Вадим Габриэлевич Шершеневич , Сергей Третьяков , Анатолий Васильевич Фиолетов - Авто в облаках

мальчик с именем Петрик.

В досчатом шарабане, потрескивавшем под нами,

В воскресенье в костел мы ездили целовать Распятье.

Матушка надевала чепец, обшитый варшавскими кружевами

И расшитое блестками тяжелое бархатное платье.

Сыро в костеле. Потрескивают свечи.

Дымится ладан. Мальчики поют за решеткой.

Я чувствую, как вздрагивали матушкины плечи,

Как тонкие пальцы перебирали четки.

Вечером мы сидели в выбеленной столовой.

Пили чай. Закусывали пончиками и ватрушками.

Играли в карты. Ссорились из-за семерки трефовой.

Ласкали ручную лисицу. Возились с игрушками.

Приходил отец. Прислонял ружье к стенке.

Сбрасывал ягташ, набитый перепелами.

Из кармана кожаных брюк вынимал трубку из пенки.

Закуривал медленно и важно загорелыми руками.

Когда же земля одевалась в белые плахты,

На крестьянских санях с гиканьем приезжали гости –

Вся окрестная старосветская шляхта,

Закутанная в медвежьи шубы, опирающаяся на трости.

. . . . . . . . . .

Сергей Третьяков

«Отрите слезы! Не надо плакать!..»

Вадиму Шершеневичу.

Отрите слезы! Не надо плакать!..

Мстить смерти смертью – бессмертно весело!

О сердце сердцем прицельно звякать…

Лизать подошвое теплое месиво.

В подушку неба хнычут не звезды ли?..

А вам не страшно – вы зрячи ощупью.

В лесах за Вислой вы Пасху создали,

В степи за Доном я эхо мощи пью.

Не спя недели… Вгрызаясь в глину…

Прилипши к седлам… И все сполагоря.

А ночью небо горбило спину

Крестя палатки гнилого лагеря.

Железо с кровью по-братски сблизились

Подпругу мести вольны рассечь они.

А поздно в ямах собаки грызлись

Над вкусным мясом солдатской печени.

Любви предсмертной не заподозрим.

Ведь, если надо, сдавивши скулы,

Последний бросит себя на дула

И смерть покроет последним козырем.

«Где-то смерть – колючая пчелка…»

Где-то смерть – колючая пчелка.

Где-то смерть – голубой болид.

Рот раскрылся, как теплая щелка,

А сердце болит, болит…

Рот кричит, чтобы спрятать сердце,

А ему давно все равно:

Ни во… не верится

Ни в расколотое окно.

Но ведь сердце совсем безделица,

Если пальцами надо душить.

У сердца избитое тельце,

Не имеющее право жить.

И иуда итти бесполезно,

И остаться здесь не к добру…

Кто сумел бы сердце железное

Привинтить к моему ребру?!

«Дождь строчит по стеклу непонятные кляузы…»

Дождь строчит по стеклу непонятные кляузы.

Пот солдат распирает утробы лачуг.

Пальбу дырявят добрые паузы.

Ночь по топям шагает, как умный битюг.

Маленькая смерть, раскутавши плечики,

Ходит, целует грустных мужчин.

Полночь брызнула когти – тихоходы разведчики.

Методичными каплями вереницей кончин.

Под тулупами бредится – «Богородица! вывези!»

Тень свечная летает от дверей до стола.

Кони часто дрожат на привязи.

Хихикают удила.

На бинте раздавили красную смородину.

Плачет кожа от шапки до пят.

Часовой вспоминает родину.

Спят.

Аттака

Кусаются ружья.

За каждым бугром солдат.

В поле так пусто, как в залах дворцовых палат.

Люди – камни серые и неуклюжие.

Может быть умерли? Может быть нет их,

В шинели одетых?

Вдруг это – комья земли

Легли и смертельно иззябли…

Взмах рук

Вдруг.

Скачок неуклюжий.

Звяк сабли.

Ляскнула тысяча ружей.

Рванулись шинели

Под благовест звонкой шрапнели.

Топот. Суконный потоп.

По блеску, крику, знаку

В аттаку!

Сердце настежь. В аттаку. Упрямо.

В аттаку. Все; ближе. В аттаку!

Лоб расколот… Мама!..

К ружейному звяку

Рвота пушек.

В глину. Скользя на штыки,

Телом на тело; ладонью в красное.

Ликованье последнее, страстное,

Звонкое, цепкое, липкое.

Злоба каплет с штыка

Под сопение шибкое,

Под пудовый удар кулака…

Отходили упорствуя.

Кусались, клубились в кустарнике.

Стала теплою глина черствая,

Как хлеб из пекарни.

Тепловатым причастием насытили

Отощавший желудок полей,

И опять, каменея,

На шершавой ладони земли

Залегли

Победители.

Анатолий Фиолетов

Предутренний час

1.

  Голубые лошадки,

Мигая от --">