Вадим Габриэлевич Шершеневич , Сергей Третьяков , Анатолий Васильевич Фиолетов - Авто в облаках

небоскребов чмокали исступленные форточки,

Из взрезанной мостовой выползали кишки труб,

На набережной жерла пушек присели на корточки,

Выплевывая карамелью ядра из толстых губ.

Прибрежья раздули ноздри-пещеры,

У земли разливалась желчь потоками лавы,

И куда-то спешили запыхавшиеся дромадеры

Горных хребтов громадной оравой.

А когда у земли из головы выпадал человек,

Как длинный волос, блестящий сальцем, –

Земля укоризненно к небу устремляла Казбек,

Словно грозя указательным пальцем.

«Ночь огромным моржем навалилась на простыни заката…»

Ночь огромным моржем навалилась на простыни заката,

Ощетинилась, злобясь, колючами усами фонарных дуг;

И проходящая женщина свои глазища, как двухцветные заплаты,

Распластала на внезапнобуркнувший моторный звук.

А там, где неслись плывью растерянной

Пароходные трубы мужских цилиндров среди волнных шляп,

Кто-то красноречивил, как присяжный поверенный,

И принимал пожатья безперчаточных лап.

Облако слизнуло пищащую устрицей луну влажную

И успело за пазуху два десятка свежих звезд положить,

Улицы вступили между собоя в рукопашную,

И даже этажи кричали, что не могут так больше жить.

Револьвер вокзалов стрелял поездами,

Каркали кладбища, исчернив колокольный шпиц,

А окно магазина отлакировало пояс даме,

Заставив ее заключить глаза в скобки ресниц.

И город гудел, огромной рекламой укутав

Свои легкия в колоссальный машинный припев,

И над облупленной многоножкой пешеходивших трупов

Властительным волком вертелся тэф-тэф!

«Мое сердце звенит бубенчиками, как пони…»

Мое сердце звенит бубенчиками, как пони

В красной попоне –

Hip, hip! – перебирая пульсами и по барьеру цирка и

Фыркая.

По спирали вальса, по ступенькам венгерки, мысли-акробаты

Влезли под купол черепа и качаются внизу вверх,

А лампы моих глаз швыряют яростно горбатый

Высверк.

Атлетами сплелись артерии и вены

И мускулами набухает кровь моя в них.

Толпитесь, любимые, над желтью арены,

Подбоченьте осанку душ своих.

И когда все бесстукно потухнет, кинется в тени,

Обещаю, что на лай реклам, обнажающих острые огни,

В знак того, что кончено представление, –

Тяжелый слон полночи обрушит свои ступни.

«Прикрепил кнопками свою ярость к столбу…»

Прикрепил кнопками свою ярость к столбу.

Эй, грамотные и неграмотные! Тычьте, чорт возьми,

Корявые глаза в жирные вскрики. Площадьми

И улицами я забрасываю жеманничающую судьбу,

Тра-та-та-та! Тра-та-та-та! Ура! Сто раз: ура!

За здоровие жизни! Поднимите лужи, как чаши, выше!

Это ничего, что гранит грязнее громкого баккара,

Пустяки, что у нас не шампанское, а вода с крыши!

А вот мне скучно, а я не сознаюсь никому и ни за что;

Я повесил мой плач, обмохрившийся, на виселицы книжек!

Я пляшу с моторами в желтом пальто,

А дома угрозятся на струсивших людишек.

Это мне весело, а не вам; это моя голова

Пробила брешь, а люди говорят, что это переулки;

Да разве вас не кусали, как собаки, за икры слова,

Сочные и подрумяненные, как булки?!

А вы только читаете стихи, стихеты, стишонки;

Да кидайете замусленные памятники в небоплешь!

Смотрите, мои маленькия мысли бегают, задрав рубашонки,

И шмыгают трамваев меж.

Ведь стихи это только рецензия на жизнь ругательная,

Жизнелитературный словарь! Бросимте охать!

С пригоршней моторов, возле нас сиятельная,

Обаятельная, антимечтательная, звательная похоть!

Да я и сам отдам все свои стихи, статьи и переводы,

За потертый воздух громыхающего кабака,

За уличный салат яркооранжевой женской моды

И за то, чтобы хулиганы – избили слово: тоска!

--">