Джордж Гордон Байрон - Лара

А захотел бы — мог бы…» Так порой

Болтали слуги Лары меж собой.

10.

Стояла ночь; на зеркале реки

Всех ярких звезд сияли двойники;

И воды с виду свой прервали путь,

Меж тем спеша, как счастье, ускользнуть,

Поймав волшебный, точно райский, свет —

Огней бессмертных неба дальний след.

У самых вод — густых деревьев ряд,

Цветы, что пчёлам пиршество судят;

Диана из таких венки плела,

Невинность их поднесть Любви б могла;

Ковром они устлали берега,

Сверкающей змеёй вилась река;

Всё так дышало миром, что сейчас

Не испугал бы даже призрак вас;

Сказали б вы, что силе злой невмочь

Предстать в подобном месте, в эту ночь!

Вот миг, добру принадлежащий весь, —

Так Лара счёл, и не остался здесь,

Свернул в молчанье к замку своему.

Вид этой ночи мукой стал ему;

Пришла о прошлом память вместе с ней,

О небесах иных — ещё ясней,

Где ночь нежней, и ярче лунный свет;

Он вспомнил о сердцах, что нынче… нет,

Он бурю предпочтёт! пускай бы шквал

Его чело безжалостно хлестал,

А ночь такая, прелести полна —

Как насмехается над ним она!

11.

Опять — под свод угрюмый; в тишине,

Здесь тень его метнулась по стене,

С которой смотрят лики прошлых лет.

Какой ещё могли оставить след

Святой и грешник? Склеп, в своих стенах

Сокрывший всё: и промахи, и прах;

Туман преданий; пышных полстолбца

Для хроники, где сказкам нет конца;

Хвала и брань тут сыплются; похож

Обман на правду, истина на ложь…

В раздумье бродит он; на мрамор плит

Свет лунный пал, решёткою разбит;

И лепка сводов, тонущих во мгле,

И сонм святых, застывших на стекле

В молитве вечной, — ожили тогда,

Но жизнью той, что смертному чужда;

Он сам казался духом в этот миг:

Клубящийся плюмаж, и мрачный лик,

И смоль волос — придали всё ему,

Чем ужас наделяет гроба тьму.

12.

Вот полночь; всё уснуло; тьма страшит

Светильник слабый; так огонь дрожит,

Как будто он боится мрак рассечь.

Что там? В покоях Лары — шепот, речь,

Вдруг возглас, полный ужаса призыв,

И взвился крик — и канул, ночь пронзив!

Услышан ли? Но отзвук поднял слуг;

Безумным эхом взорван спящий слух;

И каждый в дерзости своей дрожал,

Когда на крик о помощи бежал,

Едва-едва успев свечу разжечь,

И в страхе на ходу схвативши меч.

13.

На мраморе, средь бликов и теней,

Как мрамор холоден, луны бледней,

Он был распластан; меч лежал у ног.

Казалось, Лара выронил клинок

В нездешнем страхе; но с его чела

Тень вызова доселе не сошла;

Не сразу сдался он; не только страх —

Прочли и жажду схватки на устах;

Угрозы смутной возглас в них застыл,

Проклятье гордости, лишенной сил;

Страшна недвижность приоткрытых глаз,

Но взор остался прежним и сейчас;

В беспамятстве — глядел он пред собой,

Как гладиатор, бросившийся в бой.

Его приподымают… О! вздохнул

И что-то молвит; вздрогнул — и стряхнул

С себя оцепененье; щёки вновь

Окрасила волною темной кровь,

Но дико бродит взор его вокруг,

И слугам непонятен речи звук,

Хотя слова отчётливо слышны.

Да, верно! это речь иной страны,

Иной бы слух внимать ей должен, но —

Для слов, увы, замкнулся он давно!

14.

Тут паж к нему протиснулся; средь них

Лишь он, похоже, в эти речи вник

И побледнел; вернее знака нет,

Что их не должен был услышать свет,

Что паж не разъяснит их никому;

Склонившись к господину своему,

Он шепчет сам слова земли иной —

Должно быть, то язык его родной;

И этой мягкой, нежной речью он

Прогнал давивший Лару тяжкий сон,

Коль сновиденьем сражена была

Душа, что на земле свой ад нашла.

15.

В нём память страшной яви — или сна

Осталась заживо погребена.

Рассвет обычный Лару воскресил;

Ни лекаря позвать он не просил,

Ни привести духовного врача;

Всё тот же он — в движеньях и в речах;

Занятьям прежним посвящает день,

Не чаще на --">