Емил Коралов - Школа смелых

к Калину:

— Пошли за орехами!

— Не хочется…

— Почему?

— Пойдем завтра. Сейчас некогда, дело есть.

Он любил Живко, но сегодня было не до него. Нужно догнать Думанова!

Живко скрылся за поворотом к селу, а Калин поспешил мимо кустарника за фабрикантом.

Дом Думановых стоял над седловиной, на чудесной поляне. Издалека были видны его высокие окна, зеленые веранды, островерхая, крытая железом башенка над черепичной крышей.

«И дом-то его на самом видном месте стоит, как жандарм за всеми смотрит!» — говорили крестьяне.

На селе было еще несколько богатеев — корчмарей, торговцев. Но даже владелец лесопилки в долине, промышлявший сплавом леса, не мог тягаться с Антоном Думановым. Не зря Думанов слыл первым чорбаджией. Все беспрекословно его слушались. В годы войны он заправлял здесь всем. И еще совсем недавно, пока радослависты^[7] не потеряли власть, был кметом.

Калин шел по проселку за чорбаджией, но не торопился догнать его. Он видел, что Думанов то и дело резким движением вытирает потный лоб: видно, гнев его еще не остыл. Да вообще лучше, пожалуй, попросить у него муки дома, при жене: скорей не откажет.

Солнце садилось. Зашумел орешник. Когда они подходили к воротам думановского дома, железная крыша башенки уже погасла, посинела. На широкий двор, окруженный каменной оградой с колючей проволокой наверху, упала тень. Двустворчатые ворота с навесом, за ними широкая дорожка, выложенная каменными плитками, ведет к дому.

Как только Думанов появился во дворе, жена и дочери забегали, засуетились, стали накрывать на стол. Летом Думанов любил засветло ужинать во дворе, возле колодца. Приятно отдохнуть в холодке, да и керосину меньше выйдет!

В колодец заранее, еще днем, опускались арбузы, а в начищенный до блеска медный котел погружалась для охлаждения оплетенная ивовыми прутьями бутыль с вином.

Женщины накрыли большой стол, расставили тарелки и глиняные миски, разложили ложки. Принесли кастрюлю с супом, потом глиняный противень с тушеным мясом и картофелем. Положили на стол два больших белых каравая в целую пядь толщиной. Калин так и впился в них глазами: солдатский хлеб, который ели у них дома, был черный, липкий, как глина. Жена Думанова, дородная, круглолицая, похожая на мужа, взяла большой нож, нарезала хлеб толстыми ломтями и положила каждому по куску. Хозяину дала пеструю домотканную салфетку.

Он грузно уселся, заправил салфетку за ворот рубахи и, засучив рукава, стал есть. Рядом с ним по одну сторону села жена, по другую — сын Симеон. Своего единственного сына, младшего в семье, он любил и баловал больше, чем обеих дочерей. Напротив села гостья из города — невестка Думанова — с дочкой. Невестка была рослая женщина, одетая по-городски, в яркое платье; держалась она важно и гордо. Ее мужа, чиновника, взяли в солдаты, и она на лето переселилась с дочерью к Думановым. Но тревожиться ей было не о чем: брат Думанова устроился интендантом в глубоком тылу. Калин раза два видел издали племянницу фабриканта. За столом девочка, подражая матери, старалась держаться гордо и жеманно. Но это давалось нелегко, и мать поминутно ее одергивала.

«Она добрей матери», — подумал Калин. Он по-прежнему смотрел через ограду, не осмеливаясь войти. Его смущало все: и уставленный кушаньями стол, и сидящие за этим столом люди, и опрятный двор.

Другого такого двора не было во всем селе. Дом окружали высокие кусты роз, осыпанные белыми и алыми цветами, еще мокрыми от поливки. В ящиках были высажены растения с темнозелеными листьями, большими и толстыми, как воловьи языки.

По забору и стенам дома вился американский виноград с уже порозовевшими крупными гроздьями.

Калин ждал до тех пор, пока на столе было все съедено и дошла очередь до арбуза. Мальчик помнил, что когда-то, еще до войны, у них в доме тоже студили арбузы; и каждый раз ребята, обступив отца, теснились к колодцу, с нетерпением ожидая, когда отец вытащит оттуда охлажденные плоды. Вот и перед Думановым поставили огромный арбуз в чуть заметных бледнозеленых полосах, покрытый каплями колодезной воды. Думанов воткнул в него большой блестящий нож. Послышался треск, и алый, как кровь, арбуз распался на две половины. Сахарная сердцевина его кудрявилась и щетинилась, будто покрытая инеем сосновая ветка. Калин смотрел, как куски ее исчезают во рту у Симеона и его сестер, и облизывал сухие губы. Корки бросили в ведро и унесли вглубь --">