Максим Владимирович Ковалёв - Сумрачная история (СИ)

увидев его, разом про всё забыла.

   Он молча раздевался в прихожей.

   - У тебя что-то случилось?

   Он не ответил. Пошёл умываться. Мать пошла следом, теребя край халата.

   - Ты выглядишь грустным. Вы расстались?

   - Я ни с кем не встречался, чтобы расставаться.

   - Да... да.

   Он заперся в ванной. Пальцы у него задубели, все они были оцарапаны. Морщась от боли, он подставил их под струю горячей воды.

   Он облазил весь этот чёртов овраг, перерыв весь мусор на его дне, как последний бомж. Потом ходил в кочегарку. Искал там. Потом едва ли ни на карачках прополз по обочине, где они шли.

   Кристалл был у него, когда они стояли в овраге, он помнил это. Вроде бы.

   Думал, что не уснёт. Голова трещала от царящего в ней буйства. И ещё от проклятий, что он насылал на себя и на весь мир. Почему он не носит с собой фонарик? Ведь все разумные люди носят с собой в темноте фонарик, разве нет?

   А затем он провалился в тягучую чёрную бездну.

   Проснувшись по будильнику, не умываясь и не завтракая, быстро собрался. Мама уже ушла на работу. Схватил рюкзак, даже не заглянув в него. Пока обувался, забыл его в прихожей. Запер квартиру и пошёл. Но не в школу.

   При утреннем свете ещё раз обшаривал овраг, затем дорогу между ним и кочегаркой, и овраг возле неё, и саму кочегарку.

   - Проклятые собачники! - сипел он, вновь тащась по обочине дороги, сгорбившись и уткнувшись носом в землю.

   К вечеру у него поднялась температура, и он слёг в постель. Наутро, весь в поту и полубреду, рвался вновь пойти на улицу. Мать едва удержала его. Вызвали врача. Проболел он тогда больше двух недель, угодив в стационар с подозрением на воспаление лёгких. Опасались возвращения астмы. Но обошлось.

   Из окна палаты за деревьями виднелась обшарпанная красная кладка и поросшая берёзовой порослью крышка.

   ...Всю зиму он наведывался вечерами в кочегарку. Теперь носил с собой фонарик. В кочегарке был холод, заиндевевшие стены и запустение.

   Ходил и к порталу. Когда начались снегопады, приносил с собой лопату и расчищал спуск в овраг. И ему было плевать, что о нём могут подумать.

   Раз или два он стоял в полутьме посреди свалки, положив ладони на еловый обрубок, вокруг которого снег был жёлтым от собачей мочи, и шептал в ему:

   - Откройся... Откройся... Пожалуйста...

   Он стал мрачным и отчуждённым. Лицо покрылось пращами, отросшие волосы сально блестели. Успеваемость в школе неуклонно сползала вниз.

   Мать беспокоилась.

   Хуже всего было то, что он ничего не объяснял. То безвылазно сидел дома, не выходя на улицу даже в выходные. Не читая, не включая компьютера. То, напротив, часами бродил один не пойми где.

   А он бродил и в самом деле, не пойми где. Просто шёл, лишь бы идти, засунув руки в карманы и опустив голову. Задевая прохожих плечами.

   Ему требовалось о многом подумать.

   Все следы в овраге давно исчезли под снегом. В кочегарке следы остались. Обёртки от еды и объедки в ведре в углу. Только, если тут кто-то обитал несколько дней, почему нигде не нашлось и намёка на пусть кое-как, но устроенное спальное место. Ни за перевёрнутой тачкой с углём, ни где-то ещё. На столе лежали крошки. И зарубок хватало с избытком. А закусывал здесь кто-то в одиночестве или вдвоём...

   Да - один из кранов на котле был свёрнут. Кем-то. Когда-то.

   Но он, в конце концов, не долбанный Шерлок Холмс!

   ...Весна, казалась, не наступит никогда. И всё же она наступила. Он не заглядывал в овраг с неделю. А тут пришёл и увидел, что вокруг всё перекопано. У обрыва стоял самосвал и сбрасывал вниз песок.

   Основание ели было выкорчевано и вывезено в неизвестном направлении. Да и от самого оврага уже мало что осталось. Он

--">