Лев Иванович Ошанин - Вода бессмертия

                                     сандалий следы

Всех известных доныне длинней…

…Войско шло по пустыне без капли воды,—

Помнишь? — шло восемь дней, десять дней…

Вдруг один из разведчиков, серый, худой,

Воротившийся с горных высот,

Шлем, почти до краев напоенный водой,

Александру навстречу несет.

Прочно ноги расставил он, чтоб не упасть,

Взор без цвета, пустыни скупей.

— Царь, — сказал он, — любой из нас может пропасть,

Без тебя все мы мертвые. Пей! —

Окружили их воины круглой толпой,

Полубредящей в муке своей.

Не для ссохшихся губ, хоть для глаз водопой,—

Войско яростно всхрипнуло: «Пей!»

Задыхаясь от запаха, поднял он шлем,

Чтоб рука была войску видна. Молвил так:

— Одному это много. А всем

Словно капля росы для слона.—

Слыша кровь, что без промаха била в висок,

Перед воинством стихшим своим

Опрокинул он шлем в раскаленный песок

И хозяину отдал сухим.

Так умел он в беде быть с людьми наравне,

Прогонять свои слабости прочь.

Почему же теперь он в бессильном огне?!

Как душна вавилонская ночь…

Как пуста… А вокруг только холод и тлен.

Все надежды и думы — в золе…

Полководцы, как тени, застыли у стен.

Он один на пустынной земле.

Ничего никому не сумел объяснить,

И последние мысли вразброд.

Вот сейчас на глазах истончается нить

Его жизни. Он понял: умрет.

Весь в поту приподнялся на локте.

А мир? Как же мир без него?

                                                   Многоглаз,

Мир ему поклонялся, ласкал и томил

И готов был признать его власть.

Кто поставит сандалью в живой его след?

Все удержит железной рукой?

Кто наследует душу его и завет?

Нет, еще не родился такой.

Так никто и не понял из смертных — ни жрец,

Ни философ, ни раб, ни халдей,

Что искал он не просто всемирный венец,

Нет, желал он добра для людей.

А казнил только тех, кто был жаден и зол.

…Полувидел он все в полумгле…

Может, просто он рано на землю пришел —

Слишком люди дурны на земле.

Жалость бродит по лицам. Пускай лучше страх

Перекосит им скулы совсем!

Можно всех полководцев распять на крестах…

Можно сжечь Вавилон… А зачем?

Недодумал, однако. Безволен, как раб,—

Ни обнять никого, ни казнить…

Просто очи во мгле. Просто локоть ослаб,

Оборвав истонченную нить.

Он уходит. Не вождь, не судья, не жилец…

Гасит ноздри последняя гарь.

Что там? Войско его ворвалось во дворец —

Он убит или умер, их царь?

Не найти доказательств ушедших времен.

Перерублены все якоря.

Остановлен на полном скаку Вавилон,

Перепуганный смертью царя.

Аристотель послал ему яд? Может быть.

Впрочем, вряд ли… Гораздо грозней,

Что философ решился царя осудить

И отдать его в руки друзей.

Плачут воины, не породившие вдов.

Лгут сатрапы, и жертвы горят

В душном запахе жарких висячих садов

И легенд, что стекают в Евфрат.

Ниневия давно уж остыла в золе,

А старинный Багдад не рожден,

В середине людского пути по земле

Затаился, примолк Вавилон.

Гаснет свет, и опять загорается свет.

Хватит слез и проклятий пустых —

Полководцы собрали Военный Совет,

Царь на нем бессловесен и тих.

Завтра Греция новый поднимет мятеж,

Новой кровью зальются моря.

Царь весь мир победил, мир тоски и надежд,

А философ сильнее царя.

БАЛЛАДА О НАСЛЕДНИКАХ

Тридцать дней не похоронен,

Перепутав календарь,

В перегретом Вавилоне

Тлеет македонский царь.

Подождать тебе придется,

Нерасчетливый кумир, —

Тридцать суток полководцы

Одержимо делят мир.

Бледный крик и медный скрежет

В тихий вторгнутся приют —

Сыновей твоих зарежут,

Юных жен твоих убьют.

А покуда спор ведется

И во тьме его конец,

В день тридцатый к полководцам

Ворвался упрямый жрец.

Объявившись на пороге,

Молвил он, что боги ждут,

Что ему открыли боги

Свой неотвратимый суд:

— Будет так, чтоб --">