Владимир Владимирович Набоков - Стихотворные переводы

ДЖОРДЖ ГОРДОН БАЙРОН

СОЛНЦЕ БЕССОННЫХ

Печальная звезда, бессонных солнце! Ты

указываешь мрак, но этой темноты

твой луч трепещущий, далекий, — не рассеет.

С тобою я сравню воспоминаний свет,

мерцанье прошлого — иных, счастливых лет —

дрожащее во мгле; ведь, как и ты, не греет

примеченный тоской бессильный огонек, —

лучист, но холоден, отчетлив, но далек…

7 сентября 1918

ШИМУС О’САЛЛИВЭН^[1]

ОВЦЫ

Тихо проходит

в сумерках серых

по мокрой дороге

стадо овец.

Пробираются тихо

они в полумраке

по мокрой дороге,

что вьется чрез город.

Тихо проходят,

блистая, белея,

и вот уж скрываются

в сумерках серых.

Так прошлые дни

всплывают на миг,

блистают на миг

и снова бледнеют;

те белые дни,

когда мы с тобой

в час вечерней брели

там, где овцы паслись;

когда мы с тобою

шли поступью медленной

в сумерках серых,

где овцы паслись…

Белеют они

и чрез миг исчезают

в горестной дымке

заплаканных лет:

блистают на миг

и, туманясь, уходят

в серую тень

разлучающих лет.

<5 июня 1921>

OUT OF THE STRONG, SWEETNESS!^[2]

Свет пасмурный утра земли.

Равнины дрожащие вод.

Полуизгнан хаос

из туманности моря и суши,

и очи богов

сквозь сумрак глядят;

очи богов, и молчанье,

и трепет от смеха богов.

И там, одиноко в тумане, —

тонкие, нежные, робкие,

с большими от страха глазами

олени стоят.

И шепот — он тише, чем мысль:

“Малые, кроткие твари,

в заветной лесной глубине

вас ждет тишина, ваш приют.

Спрячьтесь от взоров и смеха богов

в лиственный мрак”.

<5июня 1921>

ДЖОН КИТС

LA BELLE DAME SANS MERCI^[3]

“Ах, что мучит тебя, горемыка,

что ты, бледный, скитаешься тут?

Озерная поблекла осока,

и птицы совсем не поют.

Ах, что мучит тебя, горемыка,

какою тоской ты сожжен?

Запаслась уже на зиму белка,

и по житницам хлеб развезен.

На челе твоем млеет лилея,

томима росой огневой,

на щеке твоей вижу я розу,

розу бледную, цвет неживой…”

Шла полем Прекрасная Дама,

чародейки неведомой дочь:

змеи — локоны, легкая поступь,

а в очах — одинокая ночь.

На коня моего незнакомку

посадил я, и, день заслоня,

она с чародейною песней

ко мне наклонялась с коня.

Я сплел ей запястья и пояс,

и венок из цветов полевых,

и ласкалась она, и стонала

так нежно в объятьях моих.

Находила мне сладкие зелья,

мед пчелиный и мед на цветке,

и, казалось, в любви уверяла

на странном своем языке.

И, вздыхая, меня увлекала

в свой приют между сказочных скал,

и там ее скорбные очи

поцелуями я закрывал.

И мы рядом на мху засыпали,

и мне сон померещился там…

Горе, горе! С тех пор я бессонно

брожу по холодным холмам;

королевичей, витязей бледных

я увидел, и, вечно скорбя,

все кричали: Прекрасная Дама

без любви залучила тебя.

И алканье они предрекали,

и зияли уста их во тьме,

и я, содрогаясь, очнулся

на этом холодном холме.

Потому-то, унылый и бледный,

одиноко скитаюсь я тут,

хоть поблекла сырая осока

и птицы давно не поют.

ВИЛЬЯМ ШЕКСПИР

СОНЕТ 17

Сонет мой за обман века бы осудили,

когда б он показал твой образ неземной, —

но в песне, знает Бог, ты скрыта, как в могиле,

и жизнь твоих очей не выявлена мной.

Затем ли волшебство мной было бы воспето

и чистое число всех прелестей твоих, —

чтоб молвили века: “Не слушайте поэта;

божественности сей нет в обликах мирских”?

Так высмеют мой труд, поблекнувший и сирый,

так россказни смешны речистых стариков, —

и правду о тебе сочтут за прихоть лиры,

за древний образец напыщенных --">