Владимир Владимирович Набоков - Смерть

В. Набоков СМЕРТЬ

Драма в двух действиях

Действие происходит в университетском городе Кембридж, весною 1806 г.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Комната. В кресле, у огня, — Гонвил, магистр наук.

ГОНВИЛ:

…и эту власть над разумом чужим

сравню с моей наукою: отрадно

заране знать, какую смесь получишь,

когда в стекле над пламенем Лазурным

медлительно сливаются две соли,

туманную окрашивая колбу.

Отрадно знать, что сложная медуза,

в шар костяной включенная, рождает

сны гения, бессмертные молитвы,

вселенную…

                  Я вижу мозг его,

как будто сам чернилами цветными

нарисовал, — и все же есть одна

извилина… Давно я бьюсь над нею —

не выследить… И только вот теперь,

теперь, когда узнает он внезапно —

а! в дверь стучат… Тяжелое кольцо

бьет в медный гриб наружный: стук знакомый,

стук беспокойный…

(Открывает.)

Вбегает Эдмонд, молодой студент.

ЭДМОНД:

                            Гонвил! Это правда?..

ГОНВИЛ:

Да… Умерла…

ЭДМОНД:

                     Но как же… Гонвил!..

ГОНВИЛ:

                                                   Да…

Не ожидали… Двадцать лет сжималось

и разжималось сердце, кровь живую

накачивая в жилы и обратно

вбирая… Вдруг — остановилось…

ЭДМОНД:

                                                Страшно

ты говоришь об этом… Друг мой… Помнишь?

Она была так молода!..

ГОНВИЛ:

                                   Читала

вот эту книжку: выронила…

ЭДМОНД:

                                        Жизнь —

безумный всадник. Смерть — обрыв нежданный,

немыслимый. Когда сказали мне —

так, сразу — я не мог поверить. Где же

она лежит? Позволь мне…

ГОНВИЛ:

                                      Унесли…

ЭДМОНД:

Как странно… Ты не понимаешь, Гонвил:

она всегда ходила в темном… Стелла —

мерцающее имя{1} в темном вихре.

И унесли… Ведь это странно, правда?..

ГОНВИЛ:

Садись, Эдмонд. Мне сладко, что чужая

печаль в тебе находит струны… Впрочем,

с моей женой ты, кажется, был дружен?

ЭДМОНД:

Как ты спокоен, Гонвил, как спокоен!

Как утешать тебя? Ты словно — мрамор:

торжественное белое страданье…

ГОНВИЛ:

Ты прав, не утешай. Поговорим

о чем-нибудь простом, земном. Неделю

ведь мы с тобой не виделись. Что делал?

О чем раздумывал?

ЭДМОНД:

                            О смерти.

ГОНВИЛ:

                                          Полно!

Ведь мы о ней беседовали часто.

Нет — будем жить. В темницу заключенный

за полчаса до казни паука

рассматривает беззаботно. Образ

ученого пред миром{2}.

ЭДМОНД:

                                 Говорил ты,

что наша смерть…

ГОНВИЛ:

                         …быть может, удивленье,

быть может — ничего. Склоняюсь, впрочем,

к последнему; но есть одно: крепка

земная мысль — прервать ее стремленье

не так легко…

ЭДМОНД:

                    Вот видишь ли — я мучусь…

Мне кажется порой: душа в плену —

рыдающая буря в лабиринте

гудящих жил, костей и перепонок.

Я жить боюсь. Боюсь я ощущать

под пальцами толчки тугие сердца,

здесь — за ребром — и здесь, на кисти, — отзвук.

И видеть, мыслить я боюсь — опоры

нет у меня, зацепки нет. Когда-то

я тихо верил в облачного старца,

сидящего средь призраков благих.

Потом в опустошительные книги

качнулся я. Есть книги как пожары…

Сгорело все. Я был один. Тянуло

пустынной гарью сумрачных сомнений —

и вот, в дыму, ты, Гонвил, появился —

большеголовый, тяжкий, --">