Райнер Мария Рильке - Избранное

содрогнулась

вчера, когда с больным переглянулась

ребенком: он от жажды умирал.

Не расцвести лоза была не в силах.

Как зверь, который ищет водопой,

кровь чуяла она в девичьих жилах

и в темных недрах под ее стопой.

(Перевод В. Микушевича)

Детство

Страх длительный, мучительнейший срок,

когда я средь предметов затхлых в школе

был одинок — о время странной боли,

но и потом на улице, на воле,

там, где фонтаны тяжесть побороли,

в саду, где брезжит мир больших дорог,

я в платьице, как девочка, — предлог

для зависти к другим в случайной роли;

о как я, привыкая к странной боли,

был одинок!

Ловя вдали обрывки мнимой сути,

я всматривался в толчею распутий,

в мужчин и в женщин, в женщин и в мужчин,

среди детей, среди собак один,

среди домов и повседневной мути,

тревога, бредни с приступами жути,

о глубина глубин!

Мяч, обруч... Игры в замкнутом движенье,

в саду, где блеклый лист вот-вот вспорхнет;

гоняться друг за другом в окруженье

угрюмых взрослых; кто со мной шагнет

в глубь вечера и, вызвав напряженье

всех чувств моих, домой меня вернет?

О ускользающее постиженье,

о страх, о гнет!

А серый пруд, где парус шхуны мнимой

сопутствовал игрушечной страде,

но настоящим парусом гонимо

воспоминанье при чужой звезде,

а маленькое все еще хранимо

лицо, быть может, в сумрачной воде;

со всею жизнью, детство, ты сравнимо,

но где ты, где?

(Перевод В. Микушевича)

Из детства

Роскошествовал сумрак в доме,

забившись в угол, мальчик не дышал;

когда мать в комнату вошла, как в дрёме,

стакан в посуднике задребезжал.

И, выданная комнатой, она

поцеловала мальчика: Ты здесь? —

И на рояль взглянули и, как весть,

обоим песня вспомнилась одна,

что мальчика томила и влекла.

Он ждал; глаза тянулись из угла

к рукам, что от колец отяжелели,

и, как бредут наперерез метели,

она по белым клавишам брела.

(Перевод В. Летучего)

Мальчик

О, быть бы мне таким же, как они!

Их кони мчат, безумны и строптивы,

и на ветру вздымаются, как гривы,

простоволосых факелов огни.

Я первым был бы, словно вождь в ладье,

как знамя, необъятен и весом,

весь черный, но в забрале золотом,

мерцающем тревожно. А за мной

десяток порожденных той же тьмой.

И так же беспокойно блещут шлемы,

почти прозрачны, замкнуты и немы.

А рядом — вестник с громкою трубою,

которая блистает, и поет,

и в черное безмолвие зовет,

и мы несемся бурною мечтою;

дома за нами пали на колени;

предчувствуя со страхом нашу мощь,

проулки гнутся, зыбясь, точно тени,

и кони хлещут землю, словно дождь.

(Перевод А. Сергеева)

Первое причастие

(Париж в мае 1903)

Причастницы проходят мимо в белом,

а в зелени садов сквозит весна,

и детство представляется пределом

вчерашним: завтра новизна.

Когда настанет в жизни перемена?

Врасплох застигнет новый час, но пусть

проходит праздник, с ним одновременна

тихонько наступающая грусть.

Чтобы одеться в белое, вставали,

и делалось на улице светлей,

и церкви их шелками овевали,

и свечи наподобие аллей

вытягивались и торжествовали

в глазах девичьих ярче и теплей.

Стихало всё, и раздавался хор;

не купол, нет, сияющий простор,

прозрачный дождь из облаков-соцветий,

а под дождем белеющие дети.

И нежной белизной одарены,

светились платья в колыханье складок.

Стихия звезд и птиц, живых загадок:

наследье баснословной старины.

День был зеленый, синий, голубой:

он веял --">