Светлана Васильевна Кекова - Халкидонские лилии

Светлана Кекова ХАЛКИДОНСКИЕ ЛИЛИИ

* * *

Уже постель готова брачная

вдали, за облачной грядой, —

и одинокая, невзрачная,

летает бабочка прозрачная

над потемневшею водой.

Тебя, случайного виновника

любви и смерти наяву,

сквозь куст горящего терновника

увижу я — и позову

на вечный пир в палаты царские,

где пляшут ночью мотыльки…

В Тамбове, Ртищеве, Аткарске ли,

на берегу большой реки

ответных слов шаги неверные

звучат, как шорох за стеной, —

венчают духи атмосферные

твою беду с моей виной.

Так летний день венчают с радугой,

с прозрачным небом — стрекозу…

Так ангел где-нибудь над Ладогой

с соринкой маленькой в глазу

летит, и быстро мчится тень его,

и внятен нам его полёт,

и целый день над речкой дерево

стоит и слёзы молча льёт.

* * *

В устье Нила зацветает лотос,

начинает колокол звонить.

Клото прясть садится, а Атропос

обрезает жизненную нить.

И видны душе свободной горы,

люди, реки, жёлтые холмы…

Снадобье из яблок мандрагоры

в эту ночь варить не станем мы.

Потому что всё вокруг трепещет,

слёзы ослепительные льёт,

под луною странным блеском блещет

и хвалу Всевышнему поёт.

А душою брошенное тело —

бедное усталое дитя —

видит: солнце золотое село.

Дождь идёт, листвою шелестя.

* * *

Дай бабочкам такие имена,

чтоб цвет их крыл звучаньем был

                        угадан.

Дай зимним пчёлам мёда и вина,

а детям — смирну, золото и ладан.

Войди в мой дом — и я зажгу свечу,

в глухой ночи лицо в ладонях спрячу.

Скажи мне: «Замолчи» — я замолчу,

скажи: «Заплачь» — и я как дождь

                        заплачу.

Свет льнёт к душе, как влага

                        к кораблю,

как ласточка к пустому небосводу.

Скажи мне тихо: «Я тебя люблю», —

и я пойму, как пламя любит воду.

Как любит дух покинутую плоть,

как вечность любит бег секунд

                        поспешных,

как безнадежно любит нас Господь —

нас, обнажённых, плачущих и грешных.

* * *

Как знак беды, чернел еловый лес,

и звёзды плыли в глубине небес,

их блеск тревожный отражали рыбы.

Над нашей жизнью плача невпопад,

струился ивы слёзный водопад,

росли дубы, как каменные глыбы, —

таков пейзаж забытых мною снов.

Расцвечен он тяжёлым лётом сов,

садящихся на сумрачные ели.

Там столько лиц, бесплотных,

                        но живых,

а я всё плачу, представляя их

в гробу или в супружеской постели.

Как ты во сне себя ни назови,

не скроешь ты ни судорог любви,

ни тайных мук, ни содроганья

                        смерти.

Да, ты последний мне даёшь урок,

когда, смеясь, читаешь между строк

посланье в запечатанном конверте.

* * *

Что обрадует зренье? Узор ли извилистых линий —

птиц свободных паренье над сумрачной водной пустыней,

или лиственный лес, наделённый способностью мыслить?

Не пугайся чудес, ибо их невозможно исчислить.

Что останется слуху? Листвы человеческий шелест —

зов иного пространства для рыбы, идущей на нерест,

или голос любви, отвечающий призракам грозным,

что молчит псалмопевец и хлебом питается слёзным.

Чту мы ставим на карту, с судьбой состязаясь сердитой?

Мы богиню Астарту упрямо зовем Афродитой.

Среди ветхих костей тает сердце, подобное воску,

от небесных властей получившее небо в полоску.

Мы уже понимаем, скитаясь под облачной сенью,

что предмет не умеет соперничать с собственной тенью,

что в измученном мире, где жизнью за слово платили,

царь Давид просыпается, трогая струны Псалтири.

Звук нагой и прекрасный в одежде из птичьего гама

поднимается вверх, словно сладостный дым фимиама,

а певец остается лежать на холодной постели

и в груди его голос, как свежая рана на теле.

Три вариации на темы псалмов

--">