Митрополит Вениамин Федченков - Из того мира. Книга чудес и знамений нашего времени

Никите...

Через несколько минут я увижу «святого»... Сначала мы заглянули около берега в крошечный «черный» домик, всюду обитый черным толем, — принадлежавший послушнику, тоже офицеру, и тоже Константину, но молодому. В это время он был на японской войне, где и окончил дни своей жизни... Сердце человеческое — тайна великая. И разными путями Бог ведет души...

Затем направились выше по острову к домику о. Никиты.

Монахи скита (их было не много, кажется, едва ли даже 10, а может быть и менее), жили в отдельных домиках, разбросанных тут и там по небольшому высокому острову — «на вержение камня» — т. е. на такое расстояние, что можно было добросить камень от одной келии до другой... Почему это, я и сам не знаю... Думается, чтобы не было близко от монаха до монаха, дабы не ходили «по соседству» для разговоров; но с другой стороны, чтобы жили все же общинной жизнью, вместе.

Домики были деревянные: сосновый лес свой, плотники — свои... Дошли мы до домика о. Никиты. Вижу, к двери его приставлена палка... Разумеется, запора нет...

— У дверей палка, значит батюшки нет дома, — пояснил нам проводник о. Зоровавель, отлично знающий самые последние мелочи в монастырском обиходе.

— Где же он? — спросил я в недоумении. — Неужели я его не увижу?

— Где-нибудь тут. — спокойно ответил о. Зоровавель, — поищем.

И тут я заметил уже странную для меня черточку в голосе проводника: мы пришли к «святому», а он разговаривает о нем совсем просто, как о рядовом человеке; я уже начал ощущать в душе трепетное беспокойство пред встречей с Божиим угодником, а он благодушно-обывательски, по-видимому, не видит в нем ничего особенного. Мы начали искать. Пошли к берегу.

«Не моет ли он белье себе?» — высказал предположение проводник. И потому пошел к тому месту, где обычно монахи стирали свое незатейливое одеяние.

И действительно, о. Зоровавель усмотрел сверху отца Никиту за этим занятием. Увидел его и я... В белом «балахончике», т. е. коротком летнем рабочем подряснике, какие, примерно, надевают доктора на приемах клиентов, но только на Валааме они были из грубого и крепкого самотканого крестьянского полотна, «ряднины», или холста.

Но лица его я не мог разглядеть, слишком низко был берег.

И лишь тут я вполне пришел к сознанию: сейчас я увижу «с в я того»! Бывшая беспечность исчезла совсем и ее заменил страх. Отчего? Я не успел еще разобраться, как мой спутник (про Сашу я точно забыл), о. Зоровавель, шутливо и громко закричал вниз:

— Отец Никита-а-а! К тебе г-о-с-т — и пришли?!

Я очень растерялся; что за обращение со святым? Мы привыкли читать их дивные жития, удивляться подвигам, молиться благоговейно пред их иконами, на коих они изображены большей частью строгими или, по крайней мере, внутренне сосредоточенными. И вдруг так запросто «гости пришли». Желая поправить такую недостойную, как мне показалось, ошибку о. проводника, я тотчас же после его слов громко закричал вниз:

— Батюшка! Мы лучше туда к вам сойдем!

А в это время промелькнула мысль, еще более испугавшая меня: вот сейчас увидит он мою душу да начнет обличать мои грехи?.. И представился мне о. Никита со строгими пронизывающими очами, глядящими исподлобья, с нависшими на них густыми бровями, сходящимися у глубоких складок над переносицей. «И зачем мы поехали? Для любопытства? Вот за это-то «они» особенно строго относятся».

Вспомнился случай. Пришел один такой любопытный к о. Иоанну Кронштадтскому поболтать, а тот узрел его и велел прислуге вынести посетителю стакан воды и ложку да прибавить: «Батюшка приказал вам поболтать». Тот не знал куда и деться.

Но каково же было мое приятное разочарование, когда я услышал снизу довольно ясный ответ, но тихий:

— Нет, нет! Я сам поднимусь.

Но не в словах лишь дело, а главное — голосе, он был замечательно ласков и кроток. И у меня сразу отлегло от сердца, ну если такой приятный голос, то несомненно и сам о. Никита «хороший, добрый», обличать, должно быть, не станет. И должно быть, и вид у него такой же ласковый, как голос. Сейчас увижу.

А о. Никита неторопливо надевал внизу верхнюю одежду (черную рясу) и, оставив свое дело, стал тихо подниматься по ступенькам лестницы вверх.

Мы молчали в ожидании.

Вот он уже близко. Да, думаю, лицо у него, кажется, тоже доброе. Поднялся к нам. О. Зоровавель, улыбаясь, весело поздоровался с ним взаимным поцелуем в руку и объяснил, что мы — студенты и пришли к нему за благословением и --">