Митрополит Вениамин Федченков - Из того мира. Книга чудес и знамений нашего времени

для беседы, с разрешения о. игумена.

Я впился в него глазами.

Какой же он добрый! Сразу увидел я. И ни густых бровей, ни строгих морщин. Морщины, впрочем, есть, но не между бровями, а около внешних углов очей, и как-то они так улеглись, что от них получается двойственное впечатление: и кроткой грусти, и тихой улыбки.

Да, он обличать не будет.

Мы подошли под благословение к нему и поцеловали у него руку. Все вышло как-то необыкновенно просто. Но вместе с тем я видел действительно святого. И понятен мне стал тон о. Зоровавеля. Святые были удивительно кротки и просты.

И всякий страх исчез из моей души. «Батюшка, скажите нам что-либо на спасение души!» — начал я обычным приемом.

— Что же мне вам сказать? Ведь я простой, а вы ученые.

— Ну какая же наша ученость? — возражаю я, — да, если что и выучили, то лишь по книгам, а вы на опыте прошли духовную жизнь.

Но о. Никита не сразу сдавался. «Так-то так, да все же я необразованный. Я еще из крепостных крестьян, лакеем был у своих господ. Хорошие были люди, добрые, отпустили меня на свободу, а я и ушел в монастырь сюда. Вот и живу понемногу».

Но мы продолжали его просить. Тогда он, так же просто, как отказывался, стал говорить:

— Что же? Скорби терпите, скорби терпите! Без терпения нет спасения.

И понемногу начал говорить о разных вещах, но, к моему сожалению, я не записал тогда, а теперь не все помню.

Потом пригласил нас обоих сесть на соседнюю скамеечку, над берегом, кажется, я сидел от него направо, а Саша налево. О. Зоровавель. должно быть, стоял спокойно, слушая беседу и ласково глядя на батюшку. Не помню, сколько уже прошло времени. На душе было так тихо и отрадно, что я точно в теплом воздухе летал.

Затем разговор прервался. И вдруг о. Никита берет меня под левую руку и говорит совершенно твердо, несомненно, следующие поразившие меня слова.

— Владыка Иоанн (мое имя было Иван), пойдемте я вас буду угощать.

Точно огня влили мне внутрь сердца эти слова. Я широко раскрыл глаза, но произнести ничего не мог от страшного напряжения.

Тут я припомню, что мы оба были одеты по-монашески, и это могло дать о. Никите основание думать, что я приму иночество, и, по обычаю, дойду и до епископского сана, как и другие ученые монахи. Но ведь и Саша был одет так же, как и я. А о монашестве за все время беседы ни он, ни я не сделали ни малейшего намека, да и не думали еще тогда о том. Впрочем, я — то думал раньше, но в тайниках души лишь и никому не говорил своих дум. И на этот раз не осмелился говорить, пред святым особенно стыдно было бы говорить об этом, иначе выходило бы, что вот он — монах, и я буду тоже монах, как и он. А это было бы и неприличием, и дерзостью думать о себе наряду с ним, святым.

И Саша ни слова не говорил.

И вдруг такие потрясшие меня слова! А Саше — ничего. Как есть ничего, ни одного слова. Поддерживаемый под руку о. Никитою, как обычно «водят под ручки» и настоящих архиереев, я почти без мысли повиновался и пошел рядом.

А Саша, не получив ничего, пошел за нами вслед с о. Зоровавелем.

В особом домике, где помещалась общая трапезная, о. Никита усадил всех нас. Сюда пришел хозяин скита о. Иоанн, из карел, тихий, кроткий, но с постоянною улыбочкою и веселым лицом. Нам подали чаю с сухими кренделями в виде буквы Б, поэтому их называют «баранками». А пред этим принесли соленых огурцов с черным хлебом. В этом и состояло все «угощение». Но на Предтече другого, лучшего и не было, нам дали все, что могли. Да и не в пище же человек!

После угощения я, пораженный пророчеством батюшки, захотел уже подробнее и наедине переговорить о монашестве. А может быть, батюшка меня сам повел... И мы, гуляя тихо по острову, продолжили беседу.

— Батюшка! Боюсь монашество мне трудно будет нести в миру.

— Ну, что же? Не смущайтесь. Только не унывайте никогда. Мы ведь не Ангелы⁵.

— Да, вам здесь в скиту хорошо, а каково в миру?

— Это правда, правда! Вот нас никто почти и не посещает. А зимою занесет нас снегом, никого не видим. Но вы нужны в миру! — твердо и решительно докончил батюшка. — Не смущайтесь. Бог даст сил. Вы нужны там!...

Но я продолжал возражать: «А вот один человек дал мне понять, что мне нельзя идти в монахи»... Вдруг батюшка точно даже разгневался, что так странно было для его кроткого и тихого облика, и спросил строго: «Кто такой?» — и не дожидаясь даже моего ответа, с ударением сказал мне очень многозначительные слова, но я их боюсь передать --">