(avada___kedavra) - Контролируемый ущерб (СИ)

========== Часть 1 ==========

Перезаряжай, выстрели в спину

За то, что я любил тебя лишь наполовину

(Три дня дождя — Перезаряжай)

Иногда Олег совершенно некстати думает: он ведь любил Сережу и за это тоже. С самого начала любил. И за дурной блеск глаз, и за проклевывающийся время от времени упрямый сучий нрав, и за находящее на него подобно затмению желание спорить до хрипоты и стесанных кулаков. За оставленные вдоль горла засосы, за верткий влажный язык, бесцеремонно лезущий в рот, за острые зубы. За то, как Сережа, уперевшись раскрытой ладонью в грудь, заталкивал его в хлипкую кабинку туалета в старом советском кинотеатре, падал на колени и лапал между ног бескомпромиссно и восхитительно грубо, и Олег шикал на него:

— Ну ты чего? — имея в виду, конечно: только не вздумай, мать твою, останавливаться.

За все, наверное. Олег любил Сережу — всегда, сколько себя помнил.

Всего и — целиком.

***

— Ему плохо, — говорит однажды Сережа, и Олег едва успевает прикусить язык, чтобы не ляпнуть по-детски жестокое и злое “так в том и смысл”, и только вежливо уточняет:

— Ему? — и в этом коротком, деланно равнодушно произнесенном местоимении жестокости и злобы, на самом-то деле, даже больше, чем было бы в откровенном зубоскальстве. Откровенное зубоскальство хотя бы не было направлено на Сережу. Сквозь него, вглубь — да, но не на него самого.

Сережа лежит у Олега на коленях, недавно остриженные волосы разметались вокруг головы и теперь обрамляют лицо огненным нимбом, а на щеках играет в кои-то веки здоровый румянец. Олег поднимает руку и проводит костяшками по четко очерченной скуле, едва задевая кожу, не прикосновение даже, а приглашение к прикосновению. Любит — не любит. Позволит — не позволит. Всегда любит, всегда позволяет, и все же Олег каждый раз пугается за секунду до. Сережа чуть поворачивает голову и растерянно трется о руку, и Олег выдыхает. Вот это простое, рефлекторное, не требующее ни секунды раздумий движение, знает он, знает твердо, монолитно, на все сто процентов, стоит всего.

В смысле — вообще всего. И нескольких месяцев на больничной койке без возможности не то, что встать по нужде, а хотя бы пошевелиться, не заорав от боли, и убитой в хлам дыхалки, и начинающих дрожать после второго подряд выстрела рук. Долгих выматывающих поисков, нескончаемого першения в глотке, даже краткосрочного, но незабываемого возвращения в Питер, который без Сережи потерял вдруг весь свой циничный, чуть надменный шарм и оказался — просто городом.

Красивым конечно, но, если подумать, то что в нем такого уж сверхъестественного? Дома, дороги, мосты.

Кто бы мог подумать.

Доктор Рубинштейн, за которым он тогда поперся, оказался редкостной мразью и, что обидней, бесполезной редкостной мразью. Ничего стоящего Олег из него так и не вытянул, хотя тянул едва ли не хрестоматийными плоскогубцами хрестоматийные ногти, зато конфискованная под дулом пистолета папка с историей болезни стала неплохим плацдармом для объявления войны. Именно на ее основе два психиатра — один из Дублина, другой откуда-то из Канады — выдвинули стратегию дальнейшего лечения, и до сегодняшнего дня все шло… ну, нормально.

Сережа поворачивает голову сильнее и мажет обметанными губами по пальцам. Олег отстраненно думает, что надо бы ему гигиеничку прикупить в следующую вылазку в город. И крем со внушительным spf’ом, а то уже почти май и солнце жестит все чаще и чаще, а Сереже только дай волю — домой потом не загнать. Олег касается подушечкой большого пальца жесткой корочки на нижней губе, не пытаясь ни разорвать прикосновение, ни перевести в более интимную плоскость. Вся эта их нынешняя пустоцветная нежность, как прямой портал в детдом, господи, им снова по пятнадцать, они смущенные до пизды, неловкие и едва смеют в глаза друг другу смотреть, не то что касаться.

Олег коротко встряхивает головой, пытаясь отогнать ассоциацию.

— Птице, — поясняет Сережа, будто и впрямь верит, что он не просек с первого слова, о ком пойдет речь, и возвращается в исходное положение. Так он может смотреть Олегу в глаза. Это было их первым правилом в новой, до сих пор кажущейся не слишком долговечной реальности на двоих: не юлить и все говорить прямо.