(avada___kedavra) - Контролируемый ущерб (СИ)

пробивалась отчаянная синева. Секунда, и пропадала. Будто и не было ничего. — Я бы хотел, чтобы ему стало легче. Я бы хотел поговорить с ним.

— Зачем?

— Если бы я знал.

Сережа печально, как-то совершенно безнадежно кривит губы в улыбке и прикрывает глаза. Олег гладит его.

— И что ты предлагаешь? — спрашивает он, уже зная, что услышит в ответ. Сережа не подводит.

— Можно я перестану пить таблетки? На какое-то время? Пожалуйста? Или давай хотя бы снизим дозировку.

Мозгами Олег понимает, что это пиздец, но почему-то ощущения, звериного, первобытного, каким его не раз и не два накрывало на войне перед самыми страшными, самыми заедающими потом в кошмарах заварушками, что вот оно, начало конца, не возникает.

Даже странно.

***

— Если будем снимать тебя с колес, ни за что не угадаем, когда он проявит себя и в насколько паршивом расположении духа будет. Тебе придется вернуться в подвал, — говорит Олег, когда истекают две недели, отведенные самому себе на гнев, торг и прочее по списку. Сережа сидит на диване почти вплотную к нему, одна нога подогнута, устроена ребром под костлявой задницей, и так они с Олегом почти вровень. Тощие, но довольно широкие плечи отведены назад и напряжены — это видно даже под просторной футболкой, которая и Олегу, сбросившему значительную часть набранной в армии массы, велика — а на лице не мелькает и тени возмущения, обиды или недоверия.

— Разумеется, — кивает Сережа предельно серьезно. Олега начинает немного подташнивать. Тут же тянет все перелопатить и перепридумать, только бы считать в глазах напротив не усталую решительность, а кокетливую готовность вот-вот разулыбаться от уха до уха. Так, чтобы солнце померкло, а весь окружающий мир снизвелся до белого шума. Вот из-за этого, ворчит про себя Олег, мы и оказались в такой глубокой жопе. Он — с пятью пулевыми и перспективой никогда не вернуться в поле, Сережа — с нервным и физическим истощением такой стадии, что страшно вслух называть. Он, вон, только есть нормально начал. Олег вздыхает. Ничего тут особо не перепридумаешь. Какие у них еще варианты, кроме подвала? Приходится напоминать себе, что помимо Сережи и его удобства и комфорта, есть еще и он сам — живой и почти целый Олег Волков во плоти. И Олегу Волкову не улыбается находиться в одной плоскости с возможной Птицей. Даже хорошо нашпигованной транками.

Тем более — хорошо нашпигованной транками.

Будем честны: Олег считает эту идею максимально поганой. Олег, хоть убей, не понимает, зачем это Сереже. Олег даже не уверен, что Сережа сам это понимает.

Он мог бы дать заднюю, выиграть еще неделю, месяц, год, потому что второе правило все еще первостепенно в их день ото дня налаживающихся отношениях, в которых вот уже как три месяца нет места ни подвалу, ни кормежке по часам, ни обоюдной опасливости прикосновений. Их ведь откинет назад. Это будет регресс, страшный, ощутимый, и после стольких дней, что они медленно, но верно двигались вперед, друг к другу, он будет ощущаться просто катастрофическим.

Но не на цепь же его сажать.

Птицу — можно, но не Сережу.

— Хей?

Олег встряхивает головой и встречается взглядами с Сережей. Тот смотрит внимательно и мягко. Протягивает руку, кладет на грудь и трет через тонкую ткань футболки один из шрамов подушечкой большого пальца. Это должно бы выводить из себя или хотя бы вызывать дискомфорт, но почему-то только успокаивает. Это — Сережа. С Сережей безопасно.

— Я ведь спросил разрешения, Олег. Ты можешь сказать “нет”.

Теоретически — может. Практически — он никогда не пробовал.

— Почему для тебя это так важно?

— Потому что иначе у меня не получается простить себя.

— Я тебя простил, — с нажимом на первое слово напоминает Олег.

— Этого достаточно тебе, не мне.

Сережа нервничает: сбивается дыхание, начинает дергаться уголок губ. Олег берет его за запястье тащит руку вниз, себе под футболку, Сережа медлит пару секунд, но не упускает шанса воспользоваться приглашением: приподнимается на диване, перекидывает одну ногу через Олеговы бедра и плавно перетекает ему на колени. Он всегда был ужасно тактильным. Его всегда успокаивали прикосновения кожи к коже.

--">