Светлана Ремельгас - Древний, славный Ангабат (СИ)

  Позволь мне только перечислить постигшие нас в дороге неприятности, и если ты сможешь найти им какое-то естественное объяснение, я рад буду услышать его потом...

  С этого места письмо начинало путаться и как будто бы плыть. То, первое, письмо, здесь тоже начало путаться, и Лидия бы тогда забеспокоилась от этого одного, если бы не беспокоилась с каждой строкой все больше и больше и так.

  Даже почерк растянулся и поплыл, и если 'мы спустились в Голубое ущелье и на третий день нашли источник высохшим' еще читалось довольно разборчиво, то 'неделю спустя в пустыне нам попался, как мы подумали сначала, оазис' расшифровать удавалось с трудом. Но большая часть слов обратилась в прерывистую, с отдельными только слогами, линию.

  Но сейчас ей и не нужно было ничего разбирать. Все, что разобрать было можно, Лидия знала наизусть. Менялось из раза в раз только одно - время, когда на обратном пути вдали начинал виднеться Хариад.

  'Холодным рассветом, после того, как шли всю ночь (Варвик и один из туземцев несли носилки со мной, и ноги уже едва держали их)'.

  'Вечером, когда я проснулся в очередной раз, теперь уже чуть менее обессиленный, чем прежде'.

  Теперь это был ночной переход, и 'Хариад выглядел особенно безрадостно под меловым светом луны'.

  Лидия дочитала письмо одним росчерком взгляда.

  Алмаз - огромный, сказания ничуть не врали - я, как мог, спрятал среди других вещей и надеюсь только, что Варвик доставит его в Бургу без дополнительных приключений. А там уже я вполне доверяю нашему почтовому кораблю. Вскрывай посылку осторожно и не будь чересчур озадачена хламом, который обнаружишь внутри. Ты непременно (надеюсь!) найдешь камень в самом низу. А когда найдешь, прошу, с необходимыми пояснениями - уж в этом-то я полагаюсь на тебя, как ни на кого другого, - передай в столичный музей.

   С глубочайшей симпатией,

   М. Н.

  Докурив, Лидия смяла окурок о бронзу пепельницы.

  Экспедиция в Ангабат оказалась для Мейларда Наи последней. Семьи он за свою полную разъездами жизнь так и не завел, и решение легло на Лидию и на Даади - который, приложив немало усилий, перед этим все же доставил учителя из Хариада домой.

  Они не смогли подвергнуть 'М. Н.' условиям обычного в таких случаях заточения в доме для умалишенных. Поэтому он и имел возможность писать опять - в моменты просветления, у себя дома, под надежным присмотром. И писал, почти каждый месяц.

  Хуже всего в письмах было не то даже, что их поток оставался так настойчиво беспрерывен, и даже не их одинаковость. Худшим на взгляд Лидии - и Даади, по-своему, конечно, но соглашался здесь с ней, - было то, что в действительности экспедиция так и не пересекла никогда той пустыни, отошла от Хариада едва ли на несколько дней.

  Что случилось потом, им никто не сумел рассказать. По-видимому, на путников напали. По всей вероятности, проводники, потому что ни их, ни вещей не нашлось и следа.

  Следы Даади искал со всей своей скрупулезностью, но слишком много к его приезду прошло времени. Свидетелей же не было. Из всех покинувших на исходе весны Хариад людей вернулся туда, две недели спустя, только дорогой их 'М. Н.' Но выжил он чудом, и слишком усердно его пытались убить. Сколько ударов пришлось на светлую некогда голову? Врачи в Хариаде, помня, что путешественник был богат, выходили Мейларда и помогли отправить письмо, думая, что он пошлет за деньгами.

  В иные разы, читая этот все повторявшийся текст, Лидия всего больше хотела, чтобы описанное не было химерой чужого, и в болезни стремившегося к поставленной цели, сознания. Хотела, чтобы это случилось взаправду, чтобы переход, на который требовалось полгода, уместился каким-то волшебным образом в тот короткий срок.

  А ведь потеряли они не только Мейларда Наи.

  Закончив с одним письмом, Лидия положила с ним рядом другое, но не вскрыла, спустилась вниз. Туда, где все так же, нетронутая с утра, стояла посылка.