Василий Михайлович Коньяков - Снегири горят на снегу

себя. Придумала с детства. Девица, воспитанная городом, я никуда не выезжала, но до меня доходили обрывки какой-то большой дерзкой жизни, и я не равнодушна к ней. Я не помню этих источников. Может быть, это было кино, может, книги, может, музыка.

Я не могу довольствоваться потребностями подруг моего студенческого круга, потому что знаю: есть люди, которые мыслят иначе, живут лучше. Они другой категории чувств.

И во мне живет потребность понять их, этих людей. Что им надо? Зачем? Разобраться в их жизни и активно взять ее, потому что мне это надо. Лично для себя. Я тщеславна и хочу взять на себя много.

Меня пугал примитивизм заведенных будней. А здесь для меня важен каждый мой день. Как я проживу его, как увижу себя в нем — я зафиксирую.

Тулуп греет. Дыхнешь в воротник — он отдаст тепло щекам, и оно держится у лица.

Я заметила одну особенность. Когда пишу в тулупе — слова мои становятся мужественнее. Об этом я узнала случайно, когда перечитывала написанное. Ошибаюсь я или нет в этом ощущении? Кто проверит? Вообще для чего я пишу? Дневники мне не нужны. Но мне кажется, что так я сохраняю способность думать и не теряю возможности следить за своими днями.

И еще… Я никому в этом не признавалась, даже себе. Это далеко и неясно во мне. Кажется… я умею видеть слово. Будто беру и прикасаюсь к его новизне, его непонятной зрелищной сути. Вот оно, легкое, обыденное такое, вдруг набухает содержанием, как ветка в мороси, и, влажное, ложится на бумагу и приобретает вяжущий вкус. Я сама не знаю, отчего радуюсь этому.

Может быть, к ним, к этим словам, я и приехала в эту глухую даль, где замело все снегом, и я нахожу следы зайцев за стеной на огородах.

21 ноября.

Юрка сел на стул и начал стягивать сапоги. По всему полу рассыпалась пшеница.

— Холодная, как свинец. Ноги замерзли. Семена сейчас подрабатываем. Залез на ворох — начерпал. Разуваться на морозе боялся.

Юрка ходит босиком по полу. И там, где ступает, пшеница исчезает, как смакивается.

— Ты гусь. И у тебя не лапы, а губка.

Юрка не отвечает, надевает вязаную шапку и толстый шерстяной свитер. Садится, примеряет ботинки с коньками. На меня ни разу даже не глянет. Спина у него прямая и широкая, а из-под свитера выступают лопатки.

Я подхожу к нему сзади и устраиваюсь локтями между лопатками, давлю изо всей силы. Юрка железобетон. Не оставляет своих привычек нигде, никакой поблажки себе. Характер. Хвалю. И я поглаживаю ладошкой его волосы на лбу.

— Гончаренко и Гришин для тебя скоро будут только подметать дорожки.

— Ты бы одевалась быстрей. Озеро посмотришь. Я больше тебе не буду напоминать.

Юрка говорит, а под локтями у меня спина его гудит. День сегодня потеплел. Воздух мягкий, притих неподвижно у мокрых березок.

Мы с Юркой идем за деревню к озеру.

— Я никогда себя так не чувствовал, как сейчас, как здесь. Понимаешь… В городе придешь после занятий на стадион — то дорожку уже избили, то залита она с наплывами. К вечеру сгустится над катком дым с сажей какой-то. Побегаешь два часа, а потом сплевываешь на снег углем. Тренер еще пытался из меня что-то выжать… А у меня легких хватало только на полкруга. А здесь… ноги устают, а легкие не знают предела. Даже самому становится жутко. Такой идеальной дорожки не знает ни один город. Если мне ничто не помешает…

Юрка ловит мой взгляд и возбужденно прыгает боком чуть впереди.

— Чувствуешь, какой воздух? Жить здесь и потерять форму, потерять, что с таким трудом набирал, — это… Мне бы только укрепить ноги, а потом… Я уеду на соревнования, а ты будешь здесь жить, ловить по радио спортивные вести и ждать «Комсомолку». И… Я не хвастаюсь. Мне еще никогда так легко не дышалось. Да, да! — отвечает Юрка на мою улыбку.

Дорога в снегу стала узкой и ребристой. Идем, как по шпалам.

— Кто это накопал так?

— Коров поить водят. Пробили.

Мы останавливаемся у обрыва. Глубоко под нами в тени за нетронутым снегом грифельная гладь льда, а за ним темные сплошные кусты. Кусты уходят к далеким горам.

Согра. Лохматая и низкорослая.

Мы спустились по тропинке. Юрка сел на снег, надел ботинки с коньками. Неуклюже переступая, подошел ко льду, чуть качнулся, и на черном нетронутом стекле пробежали белые штришки следов.

Озеро узкое, длинное. Я выбежала на лед, и оказалось, что стою под ветками дерева. Скользя валенками, я подбежала к нему, покачала ветки, и от руки вязко запахло черемухой. --">