Василий Михайлович Коньяков - Снегири горят на снегу

мельтешением, кружились черные снежинки.

У переезда паровоз закричал резко и тоскливо. Крик, громкий, безудержный, повисел и исчез за кувыркающейся завесой снега над землей.

И Борис неуютно вспомнил, что всегда живет с ним этот крик. Уходил отец, уезжала сестра, а крик этот оставался. И он — Борис — оставался. Один. И сейчас один. Опять один…

— Ну-у? — все в нем обрадованно запротестовало. — Один?

На душе горечи не было. Хрустя по бетону шлачной пылью, шагнул в теплоту вокзала.

— Вот он, — сказал Оська. — А мы ждем.

Рядом с Оськой стояли девчонки из токарного. Потом Борис с Оськой на улице пили водку. Закусывали огурцом. Огурец сморщенный и теплый — девчонки принесли его в кармане.

Потом Борис чувствовал себя большим, находчивым и отчаянно красивым.

От расплывчато-яркого света, от вокзального гама у него голова шла кругом.

Он что-то говорил Ленке. Заправлял ее волосы, выбившиеся из-под платка. Ленка молча все это выдерживала.

А когда распахнулись двери на перрон, закричала какая-то женщина, люди хлынули на улицу, плотно сбиваясь у входа, Борис, не стесняясь никого, целовал девчонок. И Ленку. Целовал впервые и чувствовал, что губы у девчонок теплые, пугливые, и у всех разные.

Посадки еще не было. Перед глазами близко, освещенные вокзальными окнами, стояли пассажирские вагоны. Покачивая тусклыми фонариками в тамбурах, маячили проводницы.

— Борис, тебя зовут, — запыхавшись, крикнул сзади Оська. — Там. На выходе у вокзала.

Борис вошел в вокзал. Там никого не было. Из круглого картонного репродуктора над дверью лилась музыка. Неожиданная. Какого-то задумчивого домашнего звучания. Он выбежал в высокую, плохо закрывающуюся дверь. У фасада вокзала было темно. Виднелись только редкие квадраты окон и закручивающиеся язычки метели у стен. Борис сбежал с цементной площадки, в густой снежной темноте увидел неподвижную фигуру.

— Лида? — крикнул Борис.

Она стояла У коновязи. Летел густой косой снег. Коновязь черная, и Лида черная.

Снег лежал на ее теплом платке и телогрейке.

Ее глаза в снежных каплях были влажные и строгие.

— Борис, я тебе принесла. Вот.

Она протягивает ему аккуратный маленький сверток.

— Пусть будет это от меня: полотенце, ложка и мыло.

Борис берет сверток. Снега нет. Рядом близко ее лицо, неулыбающееся и мокрое.

— Борис, — говорит Лида. — Ты мне напишешь?

--">