Лев Иванович Ошанин - Вода бессмертия

горит.

Со свистом и хохотом диким

Этеры бегут от скамей.

Швырнул свою чашу Фердикка,

Светильник схватил Птолемей.

Взметнулись нелепые тени.

Распахнуты криком уста.

В тревоге нежданных сплетений

Роскошно горит красота.

И царь ужаснулся. А пламя —

Как обруч вокруг головы.

Услышал он хруст под ногами

И запах горелой травы.

Пожар, как неровная стрижка,

Все с ходу хоронит в дыму.

А царь, он едва не мальчишка —

Давно ли за двадцать ему?..

Прихлынуло войско царево —

Каков разворот этих плеч!

Он знает, им надобно слово.

Что делать — гасить или жечь?

Быть может, спасти еще можно,

Чтоб чудо не сгинуло зря…

А войско в одежде дорожной

С надеждой глядит на царя.

А царь? Он спокоен и собран,

Возник у огня на краю

И крикнул:

        — Сегодня я добрый,

Весь город я вам отдаю! —

Отхлынули воины сразу,

По легкому слову царя

Насилье, резню или кражу

Что вздумает каждый — творя.

Где к золоту метят добраться,

Где чашу несут, где хитон,

Где плач угоняемых в рабство,

Случайно затоптанных стон…

Так занято войско делами,

Полно беспощадных хлопот.

Над всем этим дикое пламя

Привычной победы встает.

В смешении мрака и света

Вошла в перехруст, в пересвист —

Безжалостна, полуодета —

Ночная гречанка Таис.

Царь видел, как властно и гордо,

Этерами окружена,

Губу прикусив от восторга.

Чинила расправу она.

Но странно — ни глаз ее сливы,

Ни стан, ни пылающий рот

Теперь не казались красивы.

В душе его ширился лед.

Стоял он угрюм, безучастен,

И сам он не знал, почему

От радости силы и власти,—

Ничем не стреноженной власти,—

Вдруг стало печально ему.

От автора

Я так ненавидел Таис, так хотелось

Залить это пламя в песчаном краю…

И все мне казалось, что мечутся стрелы,

Что топчут трехлетнюю дочку мою…

— Пустите! — кричу македонцам, и грекам,

И персам. — Пустите! —

                                       Но молкнет Восток.

Я просто гляжу из двадцатого века,

Как пепел и кровь засыпает песок.

БАЛЛАДА О БЕЗРАССУДСТВЕ

Высоки были стены, и ров был глубок.

С ходу взять эту крепость никак он не мог.

Вот засыпали ров — он с землей наравне.

Вот приставили лестницы к гордой стене.

Лезут воины кверху, но сверху долой

Их сшибают камнями, кипящей смолой.

Лезут новые — новый срывается крик.

И вершины стены ни один не достиг.

— Трусы! Серые крысы вас стоят вполне! —

Загремел Александр. — Дайте лестницу мне! —

Первым на стену бешено кинулся он,

Словно был обезьяною в джунглях рожден.

Следом бросились воины

                                          — как виноград,

Гроздья шлемов над каждой ступенью висят.

Александр уже на стену вынес свой щит.

Слышит: лестница снизу надсадно трещит.

Лишь с двумя смельчаками он к небу взлетел,

Как обрушило лестницу тяжестью тел.

Три мишени, три тени — добыча камням.

Сзади тысячный крик:

                                  — Прыгай на руки к нам! —

Но уже он почувствовал, что недалек

Тот щемящий, веселый и злой холодок.

Холодок безрассудства. Негаданный, тот,

Сумасшедшего сердца слепой нерасчет.

А в слепом нерасчете — всему вопреки —

Острый поиск ума, безотказность руки.

Просят вниз его прыгать? Ну что ж, он готов, —

Только в крепость, в толпу озверелых врагов.

Он летит уже. Меч вырывает рука.

И с мечами, как с крыльями, два смельчака.

(…Так, с персидским царем начиная свой бой,

С горсткой всадников резал он вражеский строй

Да следил, чтоб коня его злая ноздря

Не теряла тропу к колеснице царя…)

Но ведь прошлые битвы вершили судьбу —

То ль корона в кудрях, то ли ворон на лбу.

Это ж так, крепостца на неглавном пути.

Можно было и просто ее обойти.

Но никто из ведущих о битвах рассказ

Не видал, чтобы он колебался хоть раз.

И теперь, не надеясь на добрый прием,

Заработали --">