Хосе Висенте Абреу - Это называлось НБ

Хосе Висенте Абреу
Это называлось НБ

Перевод с испанского В. КРЫЛОВОЙ
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРОГРЕСС» МОСКВА 1968

Часть первая
УПРАВЛЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

I

1. Не помню уже, когда в последний раз я спал. Но сейчас речь не об этом. Почти без сил, волоча ноги, словно пьяный, и сделав изрядный крюк, чтобы избежать людных, освещенных улиц, я добрался, наконец, до дому. Ветер колыхал оконные занавески. У входа в подъезд —вихрь рассыпанных кем-то крохотных листовок. Я оглянулся по сторонам. На улице ни души. Бары на углу закрыты. «В конце концов, —подумал я, —для подпольщика каждая ночь может оказаться последней». Дом находился между Калеро и Десампарадос
В старой части Каракаса углы улиц имеют названия, оставшиеся со времен испанского владычества, — Прим. автора.. Они могли устроить засаду на углу Десампарадос —там мостовая наподобие тоннеля круто уходит вниз, отрываясь от тротуара. Я дошел до угла и заглянул через парапет. Бездомная собака вскинула голову, лениво тявкнула и снова улеглась. Автомашины по обеим сторонам улицы стояли пустые. Вот только эти листовки, рассыпанные у входа в здание! Со стороны Авениды слышался шум проезжающих машин. Он всегда слышен. Дом, как всегда после десяти вечера, был погружен в темноту. Обычная темнота. В лоджиях на веревках, как всегда по ночам, проветривалось нижнее белье.
«Все в порядке», —сказал я себе и вошел в свою квартиру.
Скинув одежду, я лег в постель и, пробежав от силы две-три строки в книге, уснул как убитый. Тот день был долгим. Четырнадцать собраний и встреч. С холма Ла-Крус мы уходили по дикому склону в те минуты, когда полицейские уже занимали позиции на каменных лестницах со стороны города. Вслед нам заливались лаем собаки. Но мы все же вышли на городские улицы целы и невредимы. Кармен сказала:
— Если хочешь, поедем со мной...
Впрочем, это тоже не суть сколь важно.
Когда я очнулся, уже ничего нельзя было сделать: шесть револьверов глядели дулами мне в лицо. Я приоткрыл один глаз. Еще сонный, одурманенный, попытался вникнуть в происходящее. Оно могло быть просто кошмаром. Нет. В какую-то долю секунды я понял: действительно арестован. Надо было что-то немедленно предпринять. Шесть револьверов. Я притворился, будто крепко и безмятежно сплю. Думай, ищи скорее выход, используй малейшую их оплошность, устремляйся в первую же лазейку. Каким именем ты себя назовешь и что скажешь о книге, которая щитом прикрывает твою грудь? По заведенной привычке я, ложась спать, спрятал пистолет в двойной стенке стенного шкафа. Если бы я успел добежать туда! Крик женщины в соседней квартире одним рывком поднял меня с постели. Тут же они принялись колотить револьверами мне в грудь, словно в дверь, и кто-то назвал меня старой партийной кличкой. В углу комнаты стоял Педро, всклокоченный, в наручниках, с широко открытыми от страха глазами —каждую секунду ждал роковых выстрелов.
Главный, Одноглазый Матуте, был мне знаком. Один глаз у него всего лишь косил, но почему-то его звали Одноглазым. Он был жесток, как только может быть жесток человек, злой по натуре да еще урод.
Я спешно придумывал себе имя —имя, которое бы соответствовало моему внешнему виду, моей биографии, профессии, семейным связям и прочему. Педро, хозяин квартиры, должен меня понять. Как раз в это время они его допрашивали, наступая и угрожая, а он стоял, молчал, только глаза его открывались все шире и шире. Педро служил в местном отделении банка. Несколько месяцев назад он разошелся с женой, и с тех пор мы с ним жили одним домом. Апартаменты состояли из двух комнат, маленькой гостиной, кухни и ванной. После ухода жены Педро в квартире все осталось на прежних местах. Мы никогда ее не вспоминали. Однажды только, сильно выпив, он сказал:
— Политика тут ни при чем. Просто ей вздумалось уйти, и она ушла, а вещи ее остались. Вещи —призраки.
Платья, туфли, безделушки, косметика, зубная щетка —все осталось нетронутым.
Плакал ребенок. Плач едва пробивался сквозь брань и окрики агентов. Шаги их —топот одержимых —наполняли здание гулким грохотом. Где-то ступали по битому стеклу, по хрупкому дереву картинных рам. Казалось, это не человеческое жилье, а корабельная верфь. В квартире напротив заговорили о превышении власти, о беззаконии, о суде, о брате —музыканте из военного оркестра. Одноглазый Матуте взъярился: шагнул к одному из полицейских, вытащил у него из кармана бумагу и поднял ее в руке:
— Беззаконие?.. --">