Ирина Васильевна Каренина - Мы ехали читинским, в прицепном

кипятком на лестничной клетке.

Тоску, как бидон с молоком, проносят соседки,

Боясь расплескать невзначай, — обычные бабы,

И сроду не звали на чай, да я не пошла бы.

А глянешь — хоть вой, хоть кричи от лютой недоли:

Несут её, как кирпичи, — сподмог бы кто, что ли! —

Всю бренность житухи, всю блажь любови короткой…

Восходят на верхний этаж усталой походкой,

Авоськи влекут тяжело, вздымают, как гири.

На лестнице грязной светло. И холодно в мире.

* * *

Слишком страшно? — Нет, не слишком страшно. Говорю тебе, не умирай.

Самолётик беленький бумажный с экипажем попадает в Рай.

Жили-были, верили, любили — всё пустое, горсточка вранья,

Сердце из репейника и пыли, лёгкий-лёгкий ужас бытия.

* * *

За девятиэтажками болото — там рыли котлован под гаражи,

Потом не стали строить отчего-то, теперь здесь летом утки, камыши.

Здесь лягушачий хор у мутной речки, трамвайный мост, и драга вдалеке:

Я как-то раз посеяла колечко в не золотом просеянном песке.

Здесь стадион. Теперь, конечно, частный. Куда сквозь годы гнать велосипед?

Мне думается, мы навек несчастны. А почему? — Велосипеда нет.

А если б был, то всё бы изменилось, ушла из глаз солёная вода,

И всё сбылось бы, что когда-то снилось, и то, что и не снилось никогда.

* * *

Поезд мой товарный, ангел календарный, быстрый огонёк,

Шашки мои пешки, твёрдые орешки взяты на зубок.

Эники да беники, вот и все вареники, белая мука…

Отыграла дудочка, отплясала дурочка, утекла река.

* * *

Душа — синица, чудо в перьях, в груди поющий механизм,

Чирикалка с особой трелью, игрушка-смерть, хлопушка-жизнь!

Давай, без смазки и починки, для фата, выдерги, враля

Играй привычно, без запинки, своё высокое ля-ля.

Гони свои фиоритуры, рыдай почти что ни о чём —

Для умника и полудуры, для конвоира за плечом,

Для тех, кто смотрит сквозь прицелы, и тех, кто смотрит сквозь очки, —

Покуда молоточки целы и струны тонкие — тонки.

* * *

Валентине Беляевой

Ни я тебя, ни ты меня не бро…

Не Бродский, нет, — рифейский, что есть мочи,

Наш климат, ядовитым серебром, холодной ртутью дышат эти ночи —

Слепая, обнажённая зима, воительница, нет, Бритомартида,

И изморозь оконного письма искристо-голуба… Моя обида,

Недавний, быстротечный, нет, не сон, а всё равно, ведь я тебе не Бродский,

И холодом рассудок утолён, — как камень, заморожен хлеб сиротский!

* * *

Увы, нет нимф, остались бляди, в обед и ужин макароны,

И музы нас не посещают — и вправе брезговать, пожалуй.

Нас в шею гонят отовсюду, не пустят на банкет в посольство,

От наших вязаных жилетов кондратий хватит Лагерфельда.

В загуле вечно сука-кошка и норовит загадить книги,

Постель, ботинки, недра шкафа, её тошнит на табуретку…

Какие музы, друг мой Постум, когда в триклинии разруха,

Вода холодная из крана, какой там, к чёрту, лупанарий!

В такую жизнь, в тоску такую блядей — и тех не дозовёшься.

Я трус, а то бы взрезал вены и кровью написал всё это.

* * *

надоело скучно и противно а я заморожу лёд ромашковый

желтоватый в формочках сердечками буду гладить им лицо и руки

буду в чай его бросать и в минералку дзинь-дзинь-звяк по дну длинного стакана

тает сердце ледяное и прозрачное ничего мне ничего не остаётся

если всё кругом больно и бессмысленно и никто-никто обо мне не думает

для кого настой ромашковый по формочкам разливаю в холоде выдерживаю

заговариваю на красоту и молодость

* * *

…а по утрам неизменно яйцо и ко-ко-фея…

Татьяна Шуйская

По ночам — глинтвейн (по утрам — печаль да грудной голубиный ворк.

Ко-ко-фея: глотни кофею. Включай свой компьютер, садись to work).

Распоследнее дело — кино, вино в темноте глушить, горевать.

И свечение видеть — оно одно провожает тебя в кровать.

То звезда Фомальгаут ли, ангел ли, охраняющий сон в ночи?

…Пряным варевом, как сургучом, залить

--">