Светлана Васильевна Кекова - «Три памяти, три крови, три любви…»

водой унесло.

Мы бы тоже заплакали, только ведь

заключённая в теле душа

всё твердит, что последняя проповедь

несказанно была хороша.

* * *

Смотрю в окно — выходит он,

живущий в нашем околотке,

горбун и ангел, фараон,

гребец на похоронной лодке.

Идёт по улице к реке.

Вдали горы дымится кратер.

Как губы в женском молоке,

испачкан белой краской катер.

Понятный, как немой укор,

ты, рыцарь, не привыкший к латам,

прилежно заведя мотор,

поводишь вдруг плечом крылатым.

Тут издаёт протяжный вой

Анубис, раненный навылет…

А над моею головой

строгают, рубят, режут, пилят.

Любовь, как муха в янтаре,

сказавшись мёртвой и невинной,

на Лысой прячется горе,

на Соколовой, на Алтынной.

И выступает кровь из пор,

покуда, надвое расколот,

спит у подножий мёртвых гор,

с рекой обнявшись, вечный город.

* * *

Татьяне Кан

Хлеб горячий саратовской выпечки,

свет, летящий с небесных высот…

Ходит ангел под липами в Липецке

с длинным шлейфом сияющих нот.

Отломи же хрустящую корочку,

не томись непонятной виной —

пусть под липами в платьях с оборочкой

путешествует запах ржаной.

Льются звуки, как ливень лирический,—

вертикальное море судьбы, —

только хор замирает сферический

под архангельский голос трубы.

Что за дни нам для радости выпали!

Знаю я — где-то там, вдалеке,

ходит ангел под бедными липами

с остывающим хлебом в руке.

* * *

Если всё живое лишь помарка…

О. Мандельштам

Света нет. Перегорели пробки.

Жду, что будет память коротка

я, сидящий в спичечной коробке

наподобье майского жука.

Дрогнут крылья в теле полусонном.

Мне прямого утешенья нет —

я не знаю, по каким законам

кафкианский строится сюжет.

Если космос — тёмная пучина,

Кафка — дилетант или профан,

то в замочной скважине причина

кроется, как змей Левиафан.

Жёсткие надкрылья бесполезны

для личинок нерождённых слов…

Вставь железный ключ в источник бездны

и сломай хитиновый покров.

* * *

о. Игорю Цветкову

Среди странных взлётов и падений,

в лунном свете с головы до пят,

богомолы в виде привидений

молча над полянами висят.

Лишь один из них, лишённый крова,

от себя и мира отрешён,

силится обманутое слово

натянуть на лоб, как капюшон.

Но пока он к смысловой палитре

добавляет краску или две,

странный зверь в пирамидальной митре

в разноцветной движется траве.

И пока изгой из богомолов

с именем нащупывает связь,—

торжествует звука странный норов,

жизнь проходит, плача и смеясь.

И среди растений в виде свечек,

ничего не видя впереди,

засыпает навсегда кузнечик

с маленькою арфой на груди.

--">