(Anless) - Чёрная дыра (СИ)

особого не случилось. Всего лишь избавились от паразита, который нам мешал.

— Да, — согласно кивает Джуд, — ты прав. Но я боюсь воспоминаний о самом моменте убийства. Понимаешь?

Он колеблется недолго. Уже через миг сменившее сомнение выражение решительности в его глазах, заставляет её восхищённо выдохнуть. Он великолепен. Когда-нибудь он завоюет целый мир.

Взяв её за руку (и в этом жесте — обещание, что она никуда не сбежит от него никогда), он отматывает воспоминания, одно за другим, по очереди. А потом вдруг касается пальцами воспалённых от пота висков. И всё тает.

— Ты ничего не помнишь, — спокойно, но строго говорит он, глядя ей в глаза, — поняла, дорогая?

— Да, — покорно кивает она, смотрит на него глазами невинного ребенка и улыбается, — я ничего не помню.

Она, правда, не помнит абсолютно ничего. Белый шум. Чёрная дыра.

— Вот и хорошо, — довольно кивает он, коротко целуя её в подбородок, — умница.

Он снова похвалил её. Опять. Джуд чувствует блаженство и расплывается в улыбке. Пришлось хорошенько напомнить себе, что нельзя скулить. Гарольду это не понравится.

Он снова целует её, пока сердце в груди колотится как безумное. И отрывается, оставив на щеке звук её выдоха. Улыбается. Гладит подушечками больших пальцев по щеке, вскружив ей голову окончательно и бесповоротно. Сладко вползает в душу взглядом лидера — иначе смотреть не умеет.

— У меня есть для тебя подарок, любимая.

Он подносит к губам её ладонь, целуя запястье.

Подарок? О, что это? Словно маленькая девочка, Джуд начинает ёрзать, не может устоять на месте. Хватается ладонью за ворот его пиджака.

Он дарит подарки редко, но все — потрясающие. Других дарить не умеет.

Когда в её ладонь опускаются небольшие позолоченные часы, Джуд восторженно выдыхает. Это, похоже, антиквариат. Она обожает антиквариат. Он всегда бьёт в самое сердце. Её прекрасный Гарольд.

— Открой их. Они занимательные внутри. Тебе понравится.

Она сомневается. Блеск её глаз сейчас, пожалуй, никакое сияние луны не угасит. Должно быть, похожа на мартышку, возбужденную и радостную, достающую с высокой пальмы банан.

— Открой же, — наступает он, но мягко, словно хищник, — давай, любимая.

Она задерживает дыхание, пока вздох полностью не наполняет лёгкие. Резко закрывает глаза, а потом так же резко открывает — широко, как ребёнок, что только начинает знакомиться с миром и ему всё интересно.

Щёлк — словно скорлупа небольшого ореха трескается внутри, когда она открывает часы.

Джуд недоумевающе замирает, смотря внутрь.

— Но ведь ничего нет — мягко возражает она, и звучит это боязливо.

Посмотрев на него, спокойного, поджавшего губы, ответа она не находит.

Зато в уши врываются один за другим слова, кружащиеся в мозгу, мгновенно воспалившемся, в ритме вальса — одного из тех, что играли в застенках немецких концлагерей перед казнью.

Тардис.

Роза Тайлер, за тебя стоит сражаться.

Донна Ноубл, мне так жаль.

Я. Просто. Идиот.

Стань со мной. Я знаю, ты изменилась.

Где есть слёзы, там надежда.

Доктор? Какой Доктор? Доктор Кто?

И всё обрывается. И теряет смысл. И обретает новый смысл — чудовищный.

— Зачем? — она не может заставить себя посмотреть в его лицо. — Зачем ты сделал это?

Он хладнокровен. Как ящерица, что заползла в нору, а выползает лишь для того, чтобы больнее ужалить. Как скорпион.

— Ты всегда считала себя лучше меня. Всегда оправдывала то, чего не могла простить мне. Всегда находила причины считать себя не таким чудовищем, каким являешься. А теперь, когда я помог тебе осознать это, кричи, Доктор. И беги, если можешь. Но признай, наконец, что ты — мерзкая дрянь. А я — как всегда — победил.

И он уходит, хохоча и почти что вальсируя — счастливый и триумфующий. Как всегда. Ей никогда не удавалось обыграть его в шахматы. Никогда не удавалось выиграть.

Но всё это сейчас —

--">