Николай Яковлевич Агнивцев - История дома Романовых

Николай Агнивцев История дома Романовых

Сколь сладко знать, о дети,

Что днесь за сей мой труд —

В Цензурном Комитете

Мне шею не натрут!

Но предваряю, все-же,

Во избежанье драмы —

Читать сие негоже

Ушедшим цензорам!

Зане, аз многогрешен,

За труд сей при царе —

Эх, был бы аз повешен,

На первом фонаре.

Историей Романова

Всяк школьник умудрен

И предков царских заново

Тревожить не резон.

Об их юдоли райской

И о земных делах —

Товарищу Иловайский

Без удержу писах.

Тягаться не желая

С «Историей» его, —

Мы — царством Николая

Займёмся, оттого.

И днесь, свой скоротечный

Мы начинаем труд,

— Гори, «Осрам» 100-свечный.

Стучи, мой «Ундервуд»!

Итак, в 20-м веке

Препакостной порой, —

Россией правил некий

Царь Николай 2-ой.

Царевы предки лично

Пришли с иной земли

И очень романтично

Себя они вели;

С экспрессией огромной,

Как будто на пари,

Тянулись к немкам томно

Российские цари.

И, в силу тех романов, —

Российский властелин —

Был — менее Романов

И более — Голштин.

Всяк мил в своем лишь стиле

(Не угодишь ведь всем)!

Одни — его любили,

Другие — не совсем!

Хоть к Истине путь труден

Мы скажем наперед:

— Любил его Распутин

И не любил народ!

Свободных дней виновник, —

Сей пресловутый царь —

Веселый был полковник

И мрачный Государь!

И у него, со слухов,

Порядок был таков:

То вызывал он духов,

То — змиев и слонов.

Но все-ж гораздо хуже,

Что, с немцами возясь, —

Жена его, к тому-же,

Алисою звалась!..

Итак, продолжим снова

Сказание свое

Про старое царево

Веселое житье: —

Едва лишь только очи —

Царь протирал, — с утра —

До ночи, что есть мочи,

Кричали все «ура!»

И к царской спальне цугом,

От имени страны

Спешили друг за другом

Придворные чины.

И первым из холопов

(Новинка в сей среде),

Являлся Протопопов

С цветами и…..

За ним же, что есть силы,

И даже свыше сил, —

Качающийся Нилов

Со штопором спешил.

А дальше, вслед за ними,

Трусили на поклон:

И отче Питириме

И Фредерикс барон!

И стулья опрокинув,

Во всю скакали мочь:

Герр Штюрмер, Сухомлинов

И проч., и проч., и проч.

И, мучаясь отдышкой,

Ту скачку завершал —

С Кувакою подмышкой —

Воейков — генерал.

На половине ж датской

Alice, не без причин,

О чем-то по-немецки

Писала «нах Берлин»^[1].

И опускала веки,

Взглянув на полуштоф,

Что пил приятель некий

Madame de Virouboff^[2]

Но, вот самодержавно

Окончив туалет,

Царь шел легко и плавно

В рабочий кабинет.

И целый час с размаха

Подписывал дела…

— Эх, шапка Мономаха

Не даром — тяжела!

Лишь только расписаться

Царь успевал, ан глядь:

Десяток делегаций

Вдруг надобно принять!…

Сверх них, в приемной царской

Царя волнуясь ждут:

Какой-то принц татарский

И груженый верблюд

И всем, без прекословья,

Твердил монарх с утра:

— «Пью ваше, мол, здоровье

И, вообще, урра!..

(Весьма отметить ценно, —

Что всюду речь свою

Всегда и неизменно —

Кончал он словом «пью»).

На половине ж датской

Аliсе, не без причин,

О чем-то по немецки

Писала «нах Берлин».

И опускала веки

Взглянув на полуштоф,

Что пил приятель некий

Madame de Virouboff

Для всяких делегаций,

Так завелось уж встарь, —

И — переодеваться

Был должен Государь.

Согласно строгой норме,

К гостям иных племен —

Чтоб выйти в русской форме?!

— Скандал и mauvais ton^[3]!

И бедный император,

Блюдя престиж страны,

Менял, как трансформатор

Мундиры и штаны!

За дверью же дворцовой

«Возлюбленный народ»

Все снова да и снова —

Подтягивал живот.

Но, плюнув на балансы

И --">