Николай Николаевич Брешко-Брешковский - Ряса и кровь

желѣзными рѣшетками и не какими нибудь, а прямо таки художественной работы. Массивныя, тяжелыя арки сводовъ и такія же массивныя стѣны едва ли не въ метръ съ лишнимъ толщиною. Я за этими стѣнами видны изъ рѣшетчатыхъ оконъ остатки наружныхъ стѣнъ, опоясывавшихъ крѣпость. Ихъ толщина была прямо-таки необъятная. Коляска, запряженная четверикомъ, смѣло могла бы проѣхать.

Мудрено ли, что большинство жившихъ въ этихъ условіяхъ воспитанниковъ-юношей настраивалось на романтическій ладъ. Именно это была романтика, на яву какъ-то воскрешавшая туманную средне-вѣковую мистику.

Въ лунныя ночи, такія завораживающія, такъ красиво умѣющія фантазировать, — дѣйствительность уже окончательно превращалась въ мечту, въ сказку.

Весною въ эти же самыя лунныя ночи семинаристы взбирались на исполинскую стѣну и, усѣвшись на ея зубьяхъ — каждый въ человѣческій ростъ — часами въ безмолвіи созерцали мощный разливъ мощной рѣки, исчезавшій въ серебристой дымкѣ и чудившійся гладко зеркальнымъ уснувшимъ моремъ безъ конца краю…

Такъ наглядно и въ такой доступной для юныхъ душъ и сердецъ формѣ постигалось величіе Божье.

Къ этой созерцательной поэзіи не тянуло нисколько Воина Тадича. Красивая природа? Если она его не манила тамъ, въ родномъ селѣ, то не за нею онъ пріѣхалъ сюда, въ столицу…

Лунными весенними вечерами Воина никто никогда не видѣлъ на зубьяхъ крѣпостныхъ стѣнъ. Зачѣмъ? Что онъ тамъ позабылъ? Прежде всего — кругомъ сырость… Еще простудишься чего добраго… И, во-вторыхъ, изволь карабкаться по выступамъ камней? Пухлое, физически немощное тѣло Воина избѣгало всякаго намека даже не только на гимнастику, но и на порывистыя движенія. Нѣтъ, онъ самымъ рѣшительнымъ образомъ предпочиталъ городъ, шумный дневной городъ — всей этой романтикѣ, выдуманной бездѣльниками. То-ли въ аккуратно застегнутомъ сюртучкѣ пойти не спѣша по главной улицѣ. Мчатся вагоны трамвая. Подъ музыку шагаютъ солдаты занимать во дворцѣ караулы. Гремитъ веселый, бодрый маршъ. Великанъ тамбуръ-мажоръ, какъ тросточкой играя тяжелой и длинной булавою, высоко подбрасываетъ ее и ловитъ на ходу.

Молодой король выѣзжаетъ въ открытой коляскѣ и всѣ ему кланяются… А Воинъ думаетъ: хорошо быть его духовникомъ. Почетъ, вліянія, шелковыя рясы… Не то, совсѣмъ не то, что какой нибудь старенькій, потертый, забытый въ своей глуши отецъ Семенъ.

Проѣзжаетъ митрополитъ въ пышной каретѣ, запряженной шестерикомъ цугомъ и на передней парѣ коней сидятъ красиво одѣтые вершники.

А Воинъ жаднымъ взглядомъ провожаетъ карету, думая: „Нѣтъ, еще лучше быть митрополитомъ, чѣмъ королевскимъ духовникомъ…“

Такъ думаетъ подростающій шестнадцатилѣтній семинаристъ Воинъ. И все сильнѣй и сильнѣй разгорается въ немъ прямо таки ненасытное честолюбіе.

Его плѣняетъ митрополичій выѣздъ, плѣняетъ власть князя церкви. Воинъ знаетъ, что митрополитъ имѣетъ большое вліяніе не только на совѣтъ министровъ, но и на самого короля…

Въ глубинѣ скрытной души своей свѣтски-суетный, такъ мучительно неравнодушный къ внѣшнему блеску Воинъ уже научился лицемѣрить, прикидываться „святошею" и проповѣдывать чуть ли не аскетизмъ.

По поводу митрополита онъ говорилъ своимъ товарищамъ тихо и какъ бы задушевно улыбаясь одной половиною лица:

— Развѣ это надобно Богу, чтобы епископы ѣздили въ каретахъ, служили въ пышномъ облаченіи и въ митрахъ, усыпанныхъ самоцвѣтными камнями? Вспомнимъ первые вѣка христіанства… Вспомнимъ епископовъ, одѣтыхъ едва ли не въ рубища. Отъ этого развѣ ихъ молитвы за паству были менѣе угодны и желанны Всевышнему?..

Товарищи, какъ то робѣвшіе передъ Воиномъ, этимъ загадочнымъ сфинксомъ, не находили, что ему въ такихъ случаяхъ отвѣтить. У однихъ шевелилось:

— А можетъ быть онъ и правъ, Тадичъ?..

Другіе же почему то не рѣшались высказать своихъ возраженій…

Какъ то вовсе не желая и неожиданно для самого себя, подслушалъ одно изъ такихъ собесѣдованій инспекторъ семинаріи, въ видѣ исключенія, лицо не духовнаго званія, а человѣкъ мірской, свѣтскій.

6. Первая любовь

Пухленькій, съ уже обозначившимъ животикомъ, выпиравшимъ слегка изъ подъ суконнаго сюртучка, Воинъ Тадичъ едва успѣлъ кончить, и еще не успѣлъ насладиться произведеннымъ впечатлѣніемъ, какъ инспекторъ словно изъ подъ земли выросъ среди группы воспитанниковъ, — дѣло происходило въ одномъ изъ угловъ каменнаго Сводчатаго --">