Рэй Дуглас Брэдбери - Направление Чикаго-бис

уже более чем ужасно. Старик благоговейно взирал на пищу, как на некую сказочную жар-птицу, по неисповедимому капризу залетевшую и обосновавшуюся в этом холодном помещении, а добрые самаритяне-хозяева следили за ним, пока он не заговорил:

— Эти двадцать восемь горошин напомнили фильм, который я видел ещё ребёнком. Один комик — вам знакомо это слово? — в общем чудак, встретил в этом фильме в каком-то доме в полночь лунатика и…

Муж и жена тихо рассмеялись.

— Нет, это ещё не шутка, простите, — извинился старик. — Лунатик усадил комика за пустой стол — ни ножей, ни вилок, ни еды.

«Кушать подано!» — сказал он.

Комик боялся, что он его убьёт, и решил делать вид, что всему верит.

«Отлично!» — воскликнул он и притворился, что поедает бифштексы, овощи, десерт… Он кусал пустоту.

«Восхитительно! — говорил он, глотая воздух. — Превосходно! Э-э… теперь можно смеяться».

Но муж и жена затихли и только смотрели на немногочисленные тарелки.

Старик покачал головой и продолжал:

— Комик, желая угодить сумасшедшему, воскликнул: «Ах, эти выдержанные в коньяке сливы! Восхитительно!»

«Сливы?! — закричал безумец, вытягивая из кармана пистолет. — Я не подавал никаких слив! Ты, видимо, с ума сошёл!» И пристрелил бедного комедианта.

В наступившем молчании старик подцепил на погнутую оловянную вилку первую горошину и любовно взвесил её в воздухе. Он уже почти поднёс горошину к губам, когда…

Раздался резкий ctvk в дверь.

Послышался голос:

— Особая полиция!

Вся дрожа, но молча и быстро жена спрятала лишнюю тарелку.

Муж спокойно поднялся и провёл старика к стене. С шорохом открылась потайная дверь, старик сделал шаг, и панель с тем же шорохом стала на место. Он остался в темноте, ничего не видя, но зато и сам был невидимым. Слушал, как открывают внешнюю дверь. До него приглушённо доносились возбуждённые голоса. Старик ясно представлял, как входит человек из особой полиции в своей полуночно-синей униформе, с вытащенным пистолетом, входит и обозревает убогую обстановку, голые стены, пол из линолеума, от которого отражается эхо, окна со вставленными вместо стёкол листами картона, весь этот хрупкий осколок цивилизации, оставленный на пустом берегу после откатившегося назад грозного приливного вала войны.

— Я ищу одного старика, — сказал усталый, но властный голос за стеной.

«Странно, — подумал старик, — даже у Закона нынче усталый голос».

— Одежда в заплатах…

«Ну, — подумал старик, — сейчас у всех одежда залатанная».

— Грязный. Возраст — около 80 лет…

«Но разве сейчас не все грязные, разве не все старые?» — с горечью говорил старик сам себе.

— Тот, кто выдаст его властям, получит вознаграждение — недельную норму питания, — добавил полицейский голос. — Плюс десять банок консервированных овощей и пять банок супа.

«Настоящие жестянки с яркими этикетками», — подумал старик. Перед его мысленным взором яркими метеорами, освещая тьму, проносились вереницы всевозможных банок. «Какая чудесная награда! Не десять тысяч долларов и не двадцать тысяч, нет — пять невероятных банок настоящего, не поддельного супа и десять — целых десять! — сверкающих, блистающих, ярко раскрашенных банок с экзотическими овощами типа стручковых бобов и солнечно-золотистого маиса! Вы только подумайте! Подумайте!

Наступила долгая тишина, в которой, казалось, слышно было слабое бормотание желудков, грезящих о пище лучшей, чем разбитые иллюзии, пережитые кошмары и дурно пахнущая пропаганда — всё, чем пичкали людей все эти долгие сумерки после наступления Новой Эры — Анно Домини, А.Д., что можно было также расшифровать, как Аннигиляционный День.

— Суп. Овощи, — сказал полицейский голос. — Пятнадцать отлично упакованных банок!

Дверь захлопнулась.

Тяжёлые башмаки зашагали дальше по коридорам ветхого многоквартирного дома, пиная похожие на крышки гробов двери, вводя обитающие за ними живые души в искушение и заставляя их грезить наяву о жестяных банках и настоящем супе. Шаги и стуки в двери отдалялись. Наконец дверь хлопнула в последний раз.

И наконец потайная дверь с шорохом скользнула в сторону. Ни муж, ни жена не глядели на него, когда он вышел из убежища. Он знал почему, и ему захотелось коснуться их рук.

— Даже я, — сказал он мягко, — даже я боролся с искушением выдать самого себя, чтобы получить такую награду, чтобы поесть супа.

Они всё ещё не --">