Михаил Осипович Гирели - Преступление профессора Звездочетова

больных.
Час обеда.
Машинально, по многолетней привычке, он останавливает одну из сиделок и пробует всегда пахнущей оловом и
грязным полотенцем ложкой пищу.
Чуть-чуть. Глоточек.
— Раздавайте, — говорит он, а сам думает: — «Как можно есть эту гадость? Карболовая кислота, сдобренная касторовым маслом...»
Через стеклянные двери палат он видит больных, тощих и серых, скучных стариков и старух, преждевременно
состарившихся молодых женщин и девушек и вялых, апатичных, тоскующих детей.
Все в одинаковых халатах, все безличны, безымянны,
все мертвы и отличаются друг от друга только латинскими
надписями, написанными вместо фамилий над изголовьями неуютных кроватей:
«Paralysis progressiva» «Dementia ргаесох», «Lues cerebri»...
«Nomina sunt odiosa», — почему-то вспоминает Звездочетов и торопится к выходу.

III
Доктор Панов давно уже заметил резкую и необъяснимую перемену своего учителя.
«Дальше так не должно и не может продолжаться», —
думал он, тщательно намыливая в перевязочной свои белые, пухлые руки большим куском желтого, вонючего мыла, пропитанного каким-то дезинфицирующим началом.
«Вчера повязка, за которую начинающую сестру в сиделки перевести нужно, сегодня маска с хлороформом вместо кислорода, а завтра, чего доброго, профессор проведет
своим ножом страшную черту по совершенно здоровому
органу...»
Панов принадлежал к числу людей простых, не мудрствующих лукаво, не задающихся неразрешимыми вопросами, а просто и естественно, с достаточным научным основанием принимающих жизнь таковою, какова она есть.
Философия была ему совершенно чужда и даже своих
ученых коллег, невропатологов и психиатров, рискнувших
за последнее время отказаться от субъективного метода
невропатологии и дерзнувших пойти по скользкому пути
объективной психологии и анализа, он чуждался и недолюбливал.
— Это не наука — помилуйте, — говорил он. — Познание
свойств мира, когда свойства самого субъекта совершенно
непознаваемы. Это опасный уклон, неминуемо ведущий к
эмпиризму, в лучшем случае, и обыкновенно прямо к шарлатанству. Не ученые, а какие-то бродячие гипнотизеры, гастролирующие факиры и жрецы черной магии...
В комнату вошла старшая сестра.
— Вот, доктор, — сказала она своим унылым, покорным
и бесстрастным голосом, протягивая Панову папку с бумагами, — профессор снова отказался делать обход и заняться бумагами. Это предстоит сделать вам.
В десятый раз снимая густую, пузырчатую пену со своих
красивых рук, Панов нахмурил брови и, подставляя руки
под горячую струю воды, спросил:
13

— Николай Иванович уже ушел?
— Да.
— Он не говорил, когда приготовить Андрееву к операции?
— Нет.
Панов неизвестно на кого рассердился.
— Вы знаете, Софья Николаевна, дисциплина, конечно,
превосходная вещь, и я сам поставил бы на должное место
всякого, кто осмелился бы нарушить ее, но... однако... всему есть границы, понятно. Ваши «да» и «нет» могут вывести иногда из терпения. Мы сейчас не у постели больного,
время как бы не служебное, так сказать, я мою руки. Вы...
одним словом, меня удивляет ваша холодность и безразличие ко всему.
Панов снял полотенце и стал вытирать руки.
Софья Николаевна немного виновато посмотрела на его
дымившиеся от горячей воды руки, подумала, что такие
руки одинаково сильно способны были бы как приласкать,
так и ударить и, слегка передернув плечами, ответила:
— Мне просто — скучно.
— Я не совсем понимаю вас, — удивленно поднял Панов на нее свои нахмуренные брови.
— И, однако, понимать тут особенно нечего. Я отупела
здесь у вас окончательно. Я потеряла себя. Здесь нет людей. Здесь трупы.
— Да что вы все, и впрямь рехнулись, — сердито закричал на нее Панов. — Я имел в виду поговорить с вами насчет одного обстоятельства, даже совета вашего хотел спросить, но, к сожалению, вижу, что вы сами нуждаетесь в
них...
— Вы, может быть, сердитесь на меня за вчерашнее, — с
едва уловимой иронией тихо спросила Софья Николаевна.
— Забудем это.
Панов покраснел.
Вчера, после вечернего обхода, он вошел в комнату Софьи Николаевны и попросил напоить себя чаем. Софья Николаевна каким-то странным инстинктом сразу поняла причину его посещения, приготовила чай и долго слушала,
14

как он неестественно и неумело врал, уверяя, что наелся гдето соленых грибов и сейчас ему смертельно хочется пить
и, наконец, кончил тем, чем должен был кончить, грубо и
неуклюже обнял --">