Владимир Валерьевич Покровский - Квазиклассический треугольник

Покровский Владимир Квазиклассический треугольник

Владимир ПОКРОВСКИЙ

КВАЗИКЛАССИЧЕСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК

Пройдет время, и мы привыкнем к такому такому полезному, такому волшебному, такому удивительному изобретению, как копир. Вот чего я боюсь.

Разве могу я в чем-то винить ребят, когда они хлопотали вокруг моего тела, разможженного почти до пояса пятисоттонным контейнером? Разве можно хоть в чем-то винить врачей, которые над этим телом колдовали битых три часа, стараясь спасти ту кроху жизни, которая в нем еще шевелилась? А когда я умер, и прошли все сроки, во время которых смерть называется клинической, а врачи все еще не сдавались, все еще на что-то надеялись и в конце концов победили, ну, может ли быть тут хоть толика преступления? Конечно они знали, что я на прямой связи с копиром, что, как только я умру, появится другой, всего на несколько дней моложе, а во всем остальном точно такой же, как я, они всех нас прекрасно знали, только не думали об этом, иначе пришлось бы стоять вот так просто и наблюдать, как умирает тот, которому ты можешь еще помочь. Что же, разве они меня убить должны были, когда увидели, что копир сработал и появилась на свет точная копия пострадавшего? Так в чем же, разобъясните мне, пожалуйста, виноваты все эти люди?

Объективности от меня не ждите. Очень может быть, что все на свете хорошо, а я просто полчеловека с изуродованным восприятием, ворчу на все, жалуюсь, ищу, на ком бы свою ущербность сорвать, что кругом виноват только я сам и никто больше. Но если я виноват, пусть даже и так, ТО В ЧЕМ ИМЕННО?

Еще ничего не понимая, на интуиции, он вошел в операционную, где люди и машины с упорством, достойным лучшего применения, бились за мою никому не нужную жизнь, рядом с ним, за его плечом, убивались ребята; их, конечно, никого не пускали в стерильную зону, им ничего не было видно, только спины врачей и глыбы приборов, они кляли себя последними словами, потели и утирались рукавами рабочих курток, мои ребята, друзья мои, раньше мои, а теперь "и мои тоже".

Борис, двойник мой, мучился вместе со мной. Наша идентичность привела к резонансу психополей, возникла сильнейшая телепатия: он переживал все боли, накачивал меня силами, которых мне не хватало, управлял за меня остатками моего организма... Слег потом на неделю. А зачем?

Мне спасли жизнь и половину тела, да и в ту половину насовали целую кучу искусственных органов - мочевой пузырь, почки, селезенку, кишечник. Соорудили биопротез. Бегать в нем сложновато, но я хотя бы ходить смог и на человека похож стал. О разведке, само собой, и думать запретили, какая там разведка?

Все трубят - первопроходчики, пионеры... Модная профессия, романтика, риск, предельное самовыражение. Все так, только слова какие-то... Для нас это больше. Уход из разведки - как смерть, уж я-то знаю. То, что происходит вокруг, кажется ничтожным, вся память - там. А хуже всего во сне: во сне становишься беззащитным, одно и то же снится из ночи в ночь, причем самая обычная ситуация. Фатомский космопорт и почему-то земное утро, с облаками, травой, горбиком солнца; идет обычная колготня, загрузки, заправки, продувки, кто-то космос клянет над поломанным хордуаром, кто-то стартует, кому-то неправильно выписали путевку, и вот он бежит к управлению через все поле, а вдогонку ему несутся наши стандартные шуточки, плоские, но до чего же родные, а мы стоим особо, разведчики, элита, племя! И я на своем протезе с ними стою. Джафар... Бойл... Прыгунов... Сашка... Мне нужно поменять скафандр, мой обносился, но каптер наш, толстяк, тиран и самодур, любимый наш Фокин, ерепенится - говорит, не дам, слишком часто меняешь, походишь в этом. Да мне плевать, я могу и в этом, я отлично выспался, рядом - друзья, и так мне хорошо с ними!

А что, говорю, ребята, хорошо бы нам сейчас огоньком погромыхать, чтоб куда-нибудь вместе.

- Почему нет, - отвечает невозмутимый Джафар, - "Виздом" твой заправленный, на восьмой площадке соплами притоптывает, путевка есть беги, пока медкомиссия не хватилась. А мы за тобой.

И я стартую.

После чего просыпаюсь и чуть не плачу. Все люди рано или поздно взрослеют, одни разведчики остаются детьми. Хотя на их долю приходится куда больше всяческих неприятностей.

Память играет со мной странные шутки: не помню, кому первому пришла в голову страшная идея насчет Бориса, то есть, я почти наверняка помню, что заговорила об этом Зофья, хотя, с другой стороны, такое мог придумать только я, уж ни в коем случае не --">