Александр Эдуардович Гуйтер - Там, где танцевали мертвецы

и заговорить.

Что он им тогда сказал, никто не слышал, но кишки его долетели даже до таверны, а доктор Картифарнакис, выглянув из повозки и увидев, что произошло, спустился и погладил кошкодевочек по головам, от чего те заурчали от удовольствия.

Парень тот был не из местных, поэтому его смерть никого не расстроила, а некоторых даже позабавила, но кошкодевочек с тех пор побаивались и старались обходить стороной, а мысль о том, что как было бы хорошо провести с ними время, стала для мужского населения деревни чем-то вроде детской мечты.

Дети, они такие: часто мечтают о чём-то абсурдном, недостижимом, далёком, несбыточном, но таком прекрасном.

Кошкодевочки, по всей видимости, догадывались о том, какие чувства и желания вызывают их прекрасные тела и лукаво поглядывали на мужчин из-под своих черепообразных масок, а иногда, словно желая поддразнить и распалить ещё больше, гладили себя по маленьким грудям и так мило хихикали, что по загривкам мужчин бежали мурашки.

Никто не знал, в каких отношениях кошкодевочки состоят с доктором Картифарнакисом, почему всё время молчат и носят маски. Они были чем-то вроде запретного плода, о котором не известно ровным счётом ничего, но который по какой-то необъяснимой причине нельзя трогать. Нет, то, что трогать их, и даже разговаривать, было опасно, все прекрасно понимали, но вот почему, не знал никто.

Такое случается сплошь и рядом: то нельзя, это нельзя, а вот почему нельзя, никто толком объяснить не может или, что более вероятно, не хочет. Быть может, все эти необъясняемые и непонятные запреты лишь чья-то злая прихоть, каприз какого-нибудь всемогущего существа, втайне потешающегося над мелкими созданиями, вынужденными соблюдать установленные им запреты, в которых нет никакого смысла.

Доктор Картифарнакис, хоть и внушал почти суеверное уважение и почитание, всемогущим существом явно не был, но выяснять у него, почему с его спутницами нельзя даже поговорить, никому и в голову не приходило – все прекрасно помнили, как быстро и весело кошкодевочки могут разрывать на части живую плоть голыми лапами. Чёрт, да они тогда даже ни одного коготочка не сломали!

Повозка доктора Картифарнакиса была похожа на длинный дом на колёсах: окна, дверь, крыльцо, ступеньки, труба на крыше, из которой валил белый дым. Она ехала сама по себе, да ещё и тянула за собой на цепях вторую, больше напоминавшую сарай без окон, где, в ожидании, лежали мертвецы, оживляемые на время представления.

В этот раз, однако, представления не получилось, да и самого доктора Картифарнакиса больше в деревне никто не видел.

А начиналось всё, как и всегда: все жители деревни, даже хромая тётка Бормотуха с целым выводком своих щенят и старый Чмырь, в одной глазнице которого жил говорящий слизень, расселись вокруг большого помоста, сложенного из аккуратно подогнанных друг к другу костей, набрали жареных червей и приготовились наслаждаться зрелищем.

Из центра помоста взметнулся столб сизого дыма, окутал всех присутствующих, а когда он развеялся, деревенские увидели доктора Картифарнакиса собственной персоной, окружённого двенадцатью мертвецами обоих полов. Не шевелясь, они стояли, повернувшись равнодушно-отрешёнными лицами к зрителям, и грустно смотрели на них пустыми глазами.

Доктор Картифарнакис вытащил из внутреннего кармана сюртука маленькую чёрную коробочку, достал из неё тонкую серебряную иглу и начал колоть ей спины и шеи мертвецов, от чего те вздрагивали и начинали медленно раскачиваться на тонких ногах с длинными серыми ногтями. Они раскачивались всё быстрее и быстрее, неловко цеплялись друг за друга иссохшими руками, шевелили синими губами и лишь их глаза оставались неподвижными и полными грусти.

Из проколов, оставленных иглой доктора, текла мутная жидкость, а мертвецы, всё больше и больше возбуждаясь, схватили друг друга за плечи и принялись лихо отплясывать, выбрасывая перед собой ноги и качая головами в разные стороны. Доктор Картифарнакис взмахнул рукой, и из повозки загремела музыка. Дудки, барабаны, скрипки, орган, гитара, фортепиано ревели и громыхали, сливаясь в невероятную какофонию звуков, в которой не было ни малейшего намёка на гармонию, но которая так подходила для того, что происходило.

Зрелище было настолько завораживающим, что зрители перестали жевать и, затаив дыхание, смотрели на безмолвных танцоров, от которых летели мелкие брызги и ошмётки бледной кожи. Щенки тётки --">