Валерий Иванович Елманов - Битвы за корону. Три Федора

Когда его обсуждали, кое-кто на Малом совете предлагал в отношении их ограничиться епитимией, да церковным покаянием, а она вместе с митрополитом Гермогеном уперлась и всех переупрямила, оставив костёр в качестве меры наказания для особо злостных. Ну не смешно ли после такого подозревать ее в тайном исповедании латинства? Выходит, я и насчет ее предательства тоже дал промашку.

Он так горячо и старательно распинался, защищая Мнишковну, что стало понятно: пока у меня в руках не окажутся неоспоримые факты, не имеет смысла обвинять ее или пытаться зародить в нем сомнения. Ничему не поверит. Но не удержался, порекомендовав вначале уточнить у Марины, говорила ли она хоть кому-нибудь о выступлении моих полков. И лишь когда ему удастся добиться точного ответа, а он вне всяких сомнений окажется отрицательным, поинтересоваться, от кого тогда мог Сигизмунд получить весточку про мои «шесть хоругвей», ушедшие в Прибалтику.

Тот посопел, покряхтел, но кивнул, соглашаясь, и мигом поменял разговор, перескочив с неприятной ему темы на сообщение о своей предстоящей женитьбе. Но я и тут ухитрился попасть впросак, пошутив:

— Надеюсь, не на Любаве?

— Что ты, что ты! — замахал он на меня руками. — Я ее к тебе в Кологрив отправил, подале от злых языков. И впредь ты о ней не поминай. Да и родит когда, гляди, не проговорись перед моей невестой, что у Любавы дите от меня.

Я согласно кивнул, удивляясь, как быстро Мария Григорьевна подыскала своему сыну невесту. О том, что мой ученик сам выбрал себе суженую, мне почему-то не думалось.

— А мне твоя избранница знакома? — поинтересовался я и недоуменно посмотрел на покрасневшего как рак Федора. С чего вдруг? — Так кто она? — повторил я и услышал в ответ неожиданное:

— Марина Юрьевна.

— О, господи! ^[1] — невольно вырвалось у меня. — Лучше б ты женился на Любаве.

Как там говорится? Язык мой — враг мой! Сдается, в данном случае он — лютый вражина. О том, что следовало промолчать, я понял и сам. Годунов лишь подтвердил это, вспыхнув и выпалив:

— За что ты так ее ненавидишь?! — и обиженно отвернулся от меня. Лицо его превратилось в непроницаемую каменную маску. Нет, учитывая цвет, правильнее сказать, кирпичную.

«Ох, как оно у него далеко зашло, — с тоской подумал я, кляня собственную несдержанность. — И как мне быть?»

По счастью, злился Федор недолго. Приветственные крики людей, пожелания и здравицы, выкрикиваемые ими, слегка успокоили его, и через пару минут он вновь принялся вяло улыбаться народу, приходя в себя. Да и цвет лица опять вернулся к прежнему. Но на меня смотреть избегал.

— Не сердись, государь, — попросил я. — Поверь, я искренне желаю тебе счастья. Просто усомнился, что с нею ты его обретешь, потому и вырвалось.

— Заладили одно и то же! — буркнул он. — То Ксюха, то матушка, а теперь и ты. А я-то думал, ты меня поймешь. Эх! — и он досадливо махнул рукой.

— Я понимаю одно: ты влюблен, — грустно констатировал я, быстренько прикидывая: раз у него вырвалось раздраженное упоминание про сестру и маму, следовательно и они против.

Значит погорячился Федор. Назвав польскую гадюку невестой, он выдал желаемое за действительное, ибо без благословения Марии Григорьевны свадебке не бывать. Посему и мне ни к чему гнать лошадей. Да и не годится сегодняшний день для дебатов и дискуссий о государственных интересах, могущих пойти вразрез с нежными чувствами, потом потолкуем, попозже. И я, меняя тему, невинно осведомился, отчего в его свите появилось много новых людей.

Годунов оживился и принялся рассказывать, как он вместо ставшего ненужным Опекунского совета по примеру своего батюшки, создавшего Малый тайный совет, учинил аналогичный. В него он решил набрать, согласно моего совета, верных надежных людишек, а кто может быть вернее родичей, пострадавших от прежнего царя. Потому и вошли в него уйма Вельяминовых, Сабуровых и Годуновых, вызванные кто из ссылки, кто с дальнего сибирского воеводства.

Я недовольно посопел. Про страдания не спорю, хотя они и их заслужили. Коль не сумели ничего сделать, поделом. А касаемо верности…. Помнится, чуть ли не половину из них я видел подле здоровенного гиганта-шатра, раскинутого в начале прошлого лета под Серпуховым. Сбившись в жалкую кучку, они то и дело низко кланялись и слезно умоляли Басманова дозволить им одним глазком лицезреть нового государя. А пара-тройка бухнулась в ноги Петру Федоровичу. И я --">