Валерий Иванович Елманов - Битвы за корону. Три Федора

приглядываться, а искусно подогнанный узор покрывает всю печь, как ковром, единым рисунком. С потолка свисает здоровенное позолоченное паникадило, то бишь люстра на тридцать три свечи.

А что у нас наверху? Я направился к лестнице, но Багульник меня предупредил, что туда еще рано заглядывать, пару недель погодить придется. Не готово там.

— Я и без того с упреждением старался, — виновато пояснил он, — но рассчитывали-то к Троицыному дню завершить, ан вишь ты когда прикатил.

— Ничего, — весело хлопнул я его по плечу. — Обождем.

Встрявший в разговор Короб посетовал, что запросто обошлись и вдвое меньшей деньгой, ежели…. Но я не слушал его. Порядочным министрам финансов положено ворчать на непомерные расходы, это как водится. Ничего. Зато теремом залюбуешься. А серебро — дело наживное. Авось рулетка в «Золотом колесе» продолжает крутиться, ежедневно вовлекая в свой водоворот и утягивая в бездонные сундуки панские монеты — талеры, злотые, флорины, цехины, гульдены, соверены, песо, экю….

Но в хорошем настроении я пребывал недолго. Испортили. Я ведь, исходя из родственного долга, не преминул нанести визит будущей теще в Воскресенский монастырь. Она-то и расстаралась, вывалив на меня свои проблемы. Впрочем, не свои — общие, сообщив о том, что у Федора с Мариной все гораздо серьезнее, чем мне подумалось. Три недели назад он бухнулся в ноги к матушке, прося ее благословения на свадебку. И самое неприятное — Мария Григорьевна его дала. Да, не в тот день, уламывал он ее чуть ли не неделю, но проку с того — уговорил, добился своего.

— Упрямилась, что есть мочи, — скорбно поджав губы, рассказывала она. — Поначалу чаяла тебя дождаться, да вместях его урезонить. И так с ним, и эдак. Ну на кой ляд ему распечатанная занадобилась, да к тому ж вдовица? Не зря сказывают, пей вино, да не брагу; люби девку, а не бабу. Может и хорош соболек, да измят. К тому ж и дите скинула — это как? А вдруг она вовсе рожать негожа? Ан нет, заладил одно — люблю и никаких. И в слезы. А тут Романов заглянул. Да не один, с Семеном Никитичем Годуновым. И оба наперебой бают: «Ты, де, в глазоньки его загляни — больно шалые они у него. Не иначе, как она его обворожила. Потому лучше благослови подобру-поздорову. Не то гляди, перегнешь палку — переломишь. Как бы худа над собой не учинил». Ну я и…. благословила, — мрачно подытожила она.

Одно хорошо — отсрочка у меня имелась, притом немалая. Когда Мария Григорьевна давала согласие, она специально напомнила сыночку про срок траура Марины. Мол, год ждать придется, ибо ранее на него дозволения от церкви не получить. Здесь на Руси ко вдовам действительно жесткие требования — похлеще, чем к детям усопших родителей. А за год успеем не раз и не два исхитриться и изобличить Мнишковну.

Я вновь взбодрился, но рано. Федор, зайдя в царские покои, не утерпев, первым делом принялся выяснять у Марины, как было дело с сотнями, и, переговорив с нею, радостный, рванул ко мне на подворье. Мол, поинтересовался, кому она сказывала про мой отъезд и….

— Стоп, — перебил я его. — А хочешь, я сам тебе расскажу дальнейшее?

И выложил опешившему парню, как Марина вначале отнекивалась, что никому ни единым словцом, и как после второго вопроса Годунова, «вспомнила». Мол, и впрямь состоялся у нее разговор с батюшкой. Да надо ж тому случиться, запамятовала она предупредить его держать оные слова в тайне. А уж как она огорчилась, узнав, к какой беде оно могло привести….

Я правильно вычислил — Федор слушал меня, открывши рот от удивления, а под конец, не сдержавшись, ахнул:

— Неужто видение у тебя приключилось?!

— Нет, простая логика, — отрезал я.

— Она и вправду горевала о содеянном, — подхватил Годунов, продолжив мой рассказ. — Да столь шибко…. Чуть не заплакала, бедная, — и он…. попросил не серчать на нее. Мол, дело прошлое, да и худа от того не приключилось, чего уж теперь.

Я немного поколебался, но делать нечего, и нехотя кивнул, а он, просияв, вывалил очередную «радостную» новость. Оказывается, едва он получил от матери благословение, как на следующий день отправился к патриарху и упросил Игнатия освободить полячку от обязательного срока траура. Получается, мы с ним наши свадебки можем сыграть одновременно аж до Троицыного дня.

Выпалив это, Федор обиженно уставился на меня:

— А ты ровно и не рад тому?

Я сделал глубокий вдох, удерживая в себе рвущееся наружу слова, подтверждающие мое безмерное --">