(Didivivi) - Бондарская песня (СИ)

Ларион к ней холоден.

Сердцу не прикажешь, вздыхал Ларион, думал, стерпится-слюбится, но не слюбилось. Уж слишком разные они были. Но деток, на Ивана лицом схожих, принял сразу на сердце, как своих принял и не роптал даже наедине с собой, что не родные ему, не от него рожденные.

Сам вставал к люлькам, гудел над ними колыбельные про волчка серого, тряпицу с хлебом да сахаром вставлял в беззубые ротишки перед уходом в мастерскую, качал на руках, когда недужили животиками, укропной водицей выпаивал, попки намывал. Фроське оставалось лишь сиськи вываливать вовремя да пеленки стирать, покамест Ларион в мастерской робил.

У мастерской шумно было. Все из своих мастерских высыпали цельной артелью, шумели взволнованно, охали.

— Чаво случилось-то? — спросил любопытствующе Ларион Мирона, тот почесал затылок, сдвинул невзначай ремешок на лбу, взглянул с тревогой в серых глазах и ответил:

— Ай, Ларион, перемены грядут. Старый-то князь дорогу сыну уступляет, сам на покой уходит, не хочет больше градом управлять, устал, сказывают. А сын-то ой, грозный. Вояка ж он, Ратмир-то, к мирным делам не приученный. Как поставит все — не чаю даже. Нужна ль ему будет артель бондарей, кто уж ведает. Вот и собрались, шумим, хотим жребий кидать, чтоб одного ото всех послать челом бить.

Ларион озабоченно нахмурился: токмо вот намедни со скобарями промеж себя выясняли, а нынче уж новая напасть. Как бы не было лиха от нового князя-то.

Жребий выпал ему и Ларион вздохнул тяжко.

— Мужики, чаво ж робите-то? Я ж гуторить не мастак.

— А кто мастак-то? — отчаянно сипнул Лука, — Я, что ль? Да князь на меня, безносого, только покривится, а ты ликом гож, смирный, не разозлишь, чай.

— Мирон гуторит складно, — в надежде повернулся Ларион к тому, но тот покачал головой решительно и вжал полуседую голову в плечи: хоть и большой да кряжистый Мирон — чистый ведмедь, а трусоват чутка.

Ларион вздохнул: конечно к князю идти боязно, кому ж хочется-то.

Отпер мастерскую, снял засов, открыл окошко и вытолкнул наружу поднос в знак того, что бондарь готов принимать заказы, а сам сел за работу, за ней думы текли хорошо, привольно, как щепка по реке быстрой.

Закончил заказ для купчихи Семеновой, вчера уж клепки приладил, выстругал ровнехонько, зауторы сделал — сегодня осталось дело за малым: в зауторы вбить днище и обвязать обручами.

Обручи Ларион сам вываривал по отцовой науке, бондари хоть в артели держались друг друга, но семейные секреты при себе держали, так заведено было, свыклись уже.

У каждого своя особенность была.

Ларионовская — в особых цепких обручах: вся загадка была в верно подобранном дереве, по волокну в два пальца толщиной нарезанном, вымочке и выварке в рыбном клею с негашенной известью, который бабы в малярку для мазанок добавляют. Обручи выходили гибкие, хучь крути ими, и крепкие, держали веками, что тебе железо, которое ржа берет со временем.

А дерево подбирать — нужен был особый слух, у Лариона он был, отец нахваливал, сам-то он был тугоух, не слышал так дерево, ошибался часто, а дар от деда достался — его в родной деревне побаивались за энтот дар, говаривали, что черту продался. Какой там! Просто слышать умел тонкую песню, в дереве звучащую. Прижимался, было, морщинистым ухом, сплошь седым волосом заросшим, к коре древесной и жмурился сладко, говаривая маленькому Ларьке:

— Прижмись-ка вот так, внучок, зажми дыхалку и послушай — как поет-то! Как ни одна голосистая девка спеть вовек не сможет.

Ларька прижимался и тоже блаженно жмурился: песня звучала — разлюли, малина. Ходил за дедом хвостиком и учился всему, а опосля и у отца, когда деда на погост свезли. Отец, хоть слышать так не мог деревья, зато рукаст был на редкость, клепки ровнехонькие без замеров резал.

Ларька был радив, ремеслу учиться любил, а после учебы бегал к кузнецову сыну, дружку своему Ивашке и носился с ним на хворостинах, игогокая, или купался в речке до синих губ. Все друг другу сказывали, ничего не таили, Ивашка тоже слышать волшебное умел — только уже в булате, в железе. Были они не разлей вода, чернявый и черноглазый, как цыганенок, Ивашка и златорусый синеглазый Ларька, ни с кем другим не водились, только вместе ходили. А об семи годах

--">