Вениамин Александрович Каверин - Собрание сочинений в 8-ми томах. Том 7

нянька.
есть

12

Это было все-таки легче — думать, что они тоже не
спят, хотя я решительно не понимал, чта они делают и о
чем так долго разговаривают в темноте у черного хода.
В конце концов, разрываясь между чувством долга
и любовью, нянька притащила актера ко мне. И он ока­
зался прыщавым малым с длинным, туповатым, добрым
лицом.
Потом я узнал, что он был не только актером, но и
поэтом. Но, конечно, самое странное заключалось в том,
что он влюбился в мою старую няньку! Он не стал гово­
рить мне, как Саша: «Дурак, ну чего ты не спишь? По­
вернись на бок и спи!» —а тихонько подсел на кровать
и стал ласково рассказывать что-то. Наверное, это была
сказка про Иванушку и Аленушку, потому что я помню,
как он все повторял: «Копытце, копытце». И ночь, кото­
рая проходила где-то очень близко от меня — так близко,
что я слышал рядом с собой ее шаги и мягкое, страшное
дыхание,— переставала страшить меня, и сон подкрады­
вался незаметно, когда я переставал его ждать.
4

Так я вернулся в город моего детства. Я понял, что
жил в этом городе, не замечая его, как дышат воздухом,
не задумываясь пад тем, почему он прозрачен. Теперь он
возник передо мной сам по себе, без той посторонней не­
обходимости, которая диктовалась формой рассказа или
романа.
Я вспомнил жизнь нашей большой, беспорядочной те­
атрально-военной семьи, «управлявшейся денщиком и ку­
харкой», как сказал на вечере, посвященном памяти моего
старшего брата, один из его гимназических друзей.
Я вспомнил, как незадолго до первой мировой войны семья
стала клониться к упадку и мы должны были переехать
из квартиры в доме баронессы Медем на Сергиевской, глав­
ной улице города, в другую, более дешевую квартиру на
Гоголевской. Одноэтажный деревянный дом принадлежал
«лично-почетному гражданину Бабаеву», как было напи­
сано на дощечке у ворот. И сам лично-почетный гражда­
нин появился передо мной, как экспонат музея восковых
фигур,— пожилой, коротенький* с толстенькими, точно
подкрашенными, щечками, с выцветшими глазками, с
удивительно пышно взбитыми табачно-седыми усами.
13

Мелочи, казавшиеся давно забытыми, возникли перед
моими глазами: шпаги отца, которыми мы фехтовали,—
при парадном мундире он должен был носить шпагу; брон­
зовый Мефистофель; пепельница из крышки черепа, ис­
писанная изречениями; длинная запаянная трубка с розо­
вой жидкостью — эти предметы стояли и лежали на пись­
менном столе старшего брата. На черепе красными черни­
лами было написано: «Memento mori». Старший брат гово­
рил, что розовая жидкость — это яд кураре.
Кантата, которую мы разучивали к трехсотлетию дома
Романовых, донеслась откуда-то издалека, и я увидел Ива­
на Семеновича, классного надзирателя и учителя пения,
усатого, с крепким носом, подпевавшего себе хриплым ба­
сом и неожиданно щелкавшего палочкой по лбу фальши­
вившего или задумавшегося певца:
Была пора, казалось, сила
Страны в борьбе изнемогла.
И встала Русь и Михаила
К себе на царство призвала,
5

...Медленно, нехотя, но моя болезнь все-таки отсту­
пала. Мне разрешили смотреть картинки, и я получил жур­
нал «Искры» за 1912 год — это был год моего поступле­
ния в гимназию. Летчик Дыбовский, совершивший «огром­
ный перелет» из Севастополя в Москву, был стрижен
ежиком, добродушен, носат. Фельдмаршал фон дер
Гольц-паша реорганизовал турецкую армию. Члены Чет­
вертой Государственной думы были странно похожи друг
на друга.
Когда у меня окрепли руки, я стал вырезать фигурки
из сосновой коры. Я вырезал Буратино, потом бородатого
одноглазого сапожника, потом Дон Кихота, читающего ог­
ромную книгу. Прибавив к сосновой коре бересту, я вы­
резал двух бессмысленно бравых павловских солдат, в вы­
соких киверах и белых штанах. Картинки мешали мне
вспоминать, а резьба помогала. Эти фигурки и до сих пор
стоят на полочках в моем кабинете.
Наконец мне разрешили писать (сперва десять ми­
нут в день, потом — двадцать), и я принялся за свои вос­
поминания — с шести лет, хотя мог бы начать с двух с
половиной.
14

Так была написана книга «Неизвестный друг». Огля­
дываясь на свое прошлое, я не могу обойти ее. Но она не­
полна, многое в ней не рассказано, а рассказанное настро­
ено на ломающийся голос мальчика, с трудом привыкаю­
щего к собственному существованию...
Я назвал ее --">