Витаутас Казевич Петкявичюс - О хлебе, любви и винтовке

мог бы так гордо и значительно ударить себя в грудь.

С этой мыслью Бичюс задремал и не слышал уже, что говорил шофер. Сквозь дрему текли уже более спокойные мысли: «Так и в жизни: что охватишь глазами, что умом обоймешь — то твое, а дальше — темень. Шоферу — что? Привык? Трясется себе, вцепившись в баранку. А каково было первому? Впрочем, наверное, одинаково: чем больше угол зрения, тем больше и скорость. Тоже вполне можно свернуть себе шею…»

Машина была безжалостна к мечтам: она тряслась, скрипела, капризничала, несколько раз пришлось наматывать на проволоку промасленную тряпку и присвечивать, пока шофер копался в моторе. Наконец добрались до города. Первый же милиционер завел драматическое объяснение по поводу машины.

— Ты мне почетную грамоту должен выдать за то, что я этого бронтозавра заставляю двигаться, а не документы требовать, — кипятился шофер.

— Будь человеком, оставь его в покое, — попросил Альгис, угощая старшину папиросами.

— По долгу службы…

— Ты нас береги, а не службу свою, — посоветовал шофер, и все трое рассмеялись.

Наутро Альгис в холодном горкомовском коридоре дожидался Дубова. Тот сразу же пригласил войти. Знакомый кабинет, кресло, в котором Альгис заснул…

— Припоминаешь? — Дубов кивнул на кресло. — Садись.

От слов секретаря Альгису стало легко на душе, в прежнее время он, наверное, улыбнулся бы, но теперь, битый и мятый жизнью, серьезно ответил:

— А вы припоминаете, куда меня послали?

— Ну, конечно. Ты только скажи, как там получилось со школой, почему не выгорело дело? Я что-то не соображу.

— Из школы меня попросили, из органов — тоже. Бумажка эта — все, что я привез оттуда. — Альгис протянул рекомендацию, написанную Намаюнасом. — Простите, что в крови, но другой он уже не напишет.

— Погоди, погоди. Я не очень хорошо ориентируюсь в твоих делах. Ты мне суть выкладывай, а где нужно — подробности. Ну, а Намаюнаса я знаю… знал очень хорошо, вместе из Сибири сюда приехали.

Когда Альгис окончил рассказ, Дубов еще долго рассматривал написанную Антоном Марцелиновичем рекомендацию. Потом задумчиво и серьезно сказал:

— Вот что, если не возражаешь, напишу вторую рекомендацию в партию. А работу мы тебе найдем.

Альгис сосредоточенно смотрел, как секретарь водит пером по бумаге, и думал, что человек очень похож на чистый белый лист бумаги: что жизнь впишет, таким он и будет…

8

От тяжелого двустороннего воспаления легких Арунас едва не отправился к предкам. Его спасли старания врачей и появившийся пенициллин. Но никто и ничто не могли излечить его от душевной травмы. Гайгалас узнал о своем несчастье случайно, из разговора соседей.

— Несчастный парень: в беспамятстве ухлопал своих… — говорил крестьянин, которому взрывом мины оторвало ногу.

— Откуда знаешь? Он, может, нарочно уложил своего начальника, со зла, ведь тот послал его почитай что на смерть, — спорил второй.

Арунас хотел было кинуться на них с кулаками. Но не кинулся, пролежал до вечера, уткнувшись в подушку. Вечером пришел Кашета.

— Говори все, ничего не скрывай, — потребовал Арунас.

Кашета и выложил все, до последнего.

«Почему именно Скельтиса, почему Намаюнаса? Ведь там бандиты были. Трумпис стоял. Почему самых лучших, почему своих? — Гайгалас не находил себе места. — Собрался, словно на парад, о звездочках думал.

Из автомата — по своим! В соломе двадцати градусов не перенес, а Альгис на голых досках выдержал. Он доказал, чего стоит. А мне придется отвечать. Поделом мне. Засудят — отсижу. Но ведь их все равно не поднять из могилы. Что я скажу вдове Намаюнаса, сыну? Как посмотрю в глаза товарищам? Нет, единственный выход — тюрьма, пожизненная. Только бы не встречаться с ними. Уеду на Крайний Север, сам попрошусь…

Никуда я не поеду. Отсижу до последнего часа. Только после этого для меня начнется новая жизнь. Очень больно, что все к чертям пошло. Ведь я еще и не жил фактически, а уже надо подводить счет, оглядываться назад. Рано, рано. От одного этого с ума сойти можно».

Сестра ввела в палату отца. Он положил на тумбочку гостинцы и, оглянувшись, тихо спросил:

— Ну как?

— Здоров.

— И очень хорошо, что здоров. Я говорил с главврачом. Через неделю тебя выпишут.

— Могли бы и раньше.

— Могли бы, но тебе окрепнуть надо, а все остальное — ерунда.

В Арунасе проснулось старое отвращение к усилиям отца --">