Анна Павловна Лупан - Обрести себя

было шестнадцать лет, однажды ночью она выпрыгнула из окна в объятия провинциального актера. Он пленил ее своими любовными письмами. За время совместной жизни с актером она совершенно забыла родное село, отца и мать, которые убивались по ней. Счастливый ветер вырвал ее из унылых стен и бросил в полный очарования новый мир. По крайней мере, так ей казалось. Никто не следил за ней, никто не бил, никто не читал длиннейших нотаций о благонравии, никто не заставлял ходить в церковь. Актер ласкал ее, баловал. И она отдалась этой страсти с жаром и наивностью своих шестнадцати лет. Любовник устроил ее в своей труппе портнихой. Она латала заношенные костюмы, старые шторы, занавесы. Каждый вечер Ангелина бывала в театре, смущенная, чуждая делу, которым были заняты все, бродила за кулисами среди декораций и бутафорских предметов. Ей нравилось это время ожидания, когда возлюбленный наконец освободится.

Года через полтора Ангелина, поняв, что покинута, да еще в такое время, когда должна стать матерью, хотела покончить жизнь самоубийством. Из театра ее уволили с такой же легкостью, с какой и приняли на работу. Раскаявшаяся, подобно Магдалине, разочарованная в жизни, вернулась Ангелина домой. А через два месяца стала женой Романа Браду — работящего, умного и красивого парня, который только что вернулся из армии. Ее расцветающая женственность заставила его позабыть обо всем.

Дед Епифан пытался образумить сына, снять пелену с его глаз. Слишком много слухов ходило про невесту. Напрасно. Роман остался непреклонным: с явным вызовом, назло всем селянам, закатил шумную свадьбу. О ней долго потом вспоминали в селе. Гордо подняв голову, не боясь язвительных языков самых злых сплетниц, на виду у всех танцевал он с невестой, одетой во все белое. Вскоре после свадьбы родился Илиеш.

Прошли годы. Умерли родители Ангелины. Много всякого, хорошего и плохого, произошло в семье Браду. Но Роман ни разу не напомнил жене о прошлом. Он искренне любил мальчика, и волей-неволей люди должны были забыть, что это не его сын. Он по-прежнему обожал жену, оберегал ее от тяжелой работы, даже не разрешал шить на чужих. Швейную машину, свадебный подарок ее родителей, продали.

Жили они мирно. Роман, правда, ревновал ее больше, чем следовало бы, но смирял себя, и это ему удавалось. Ангелина гордилась мужем — самым видным мужчиной в селе, гордилась тем, что он ценит ее намного больше, чем другие своих жен. И все же изредка тосковала по тем нескольким месяцам обманчивого счастья, проведенным в театре.

Евлампия недоумевала, как это она, такая красивая и изящная, позволила «обмануть» себя этому мужлану, то есть Роману. Польщенная, Ангелина вздыхала: мол, такое счастье у нее. А затем погружалась в сладостные воспоминания о давно прошедших днях.

В душе Евлампии скопилось особенно много яда в этот вечер проводов Романа. Она с чувством брезгливого отвращения отнеслась к тому, как гости, не ожидая упрашиваний, набросились на курицу, эту бедную жертву амбиции Романа. Илиеш наблюдал за выражением ее лица, хихикал, подталкивал под столом Иона. Кроме них на гулянке были дедушка, мать Иона — тетка Лимпиада, Истрати — их сосед, ненасытный стяжатель, и еще несколько человек, в том числе Павел Гынжу, старый друг Романа, вместе с которым они парубковали, Тоадер Мунтяну — другой сосед, добряк, душа нараспашку, и учитель Георгий Ботнару, пришедший на проводы без приглашения. Он сделал вид, что зашел случайно, не зная о воинских сборах, чтобы попросить Романа нарубить хворосту.

Роман и Павел Гынжу с воодушевлением толковали о том, как завтра наймут цыгана Маноле со скрипкой, чтобы проводы на вокзал были с музыкой.

— Полагалось бы взять попа, отслужить литургию, — прошипела Евлампия, уткнувшись в тарелку.

— Именно, именно, литургию, — поддакнул ей Сидор.

— К черту попа! — воскликнул подвыпивший Павел.

— Правильно, — засмеялся Роман, — пусть служит, когда я захочу!

Потом он погрустнел, обнял друга за плечи, невесело сказал:

— На смерть нас ведут, Павел.

— На бойню ведут, — согласился тот.

— И останется село пустым.

— И останется.

— Вот на кого останется! — Роман кивнул головой в сторону учителя.

Тот молча жевал кусок курицы. Словно прибитая гвоздями, рядом с ним застыла Евлампия. Захмелевший после нескольких стаканчиков дед Епифан, опершись головой на руку, выводил старинную песню. На веранде, прислонясь к --">