Иван Андреевич Крылов - Том 3. Басни, стихотворения, письма

спокойно:

Так замуж кинуться ничуть мне не пристойно».

   Толпа и эта уплыла.

   Потом, отказы слыша те же,

Уж стали женихи навертываться реже.

     Проходит год,

     Никто нейдет;

Еще минул годок, еще уплыл год целой:

    К ней свах никто не шлет.

Вот наша девушка уж стала девой зрелой.

   Зачнет считать своих подруг

   (А ей считать, большой досуг):

Та замужем давно, другую сговорили;

   Ее как будто позабыли.

  Закралась грусть в красавицыну грудь.

Посмотришь: зеркало докладывать ей стало,

   Что каждый день, а что-нибудь

Из прелестей ее лихое время крало.

Сперва румянца нет; там живости в глазах;

Умильны ямочки пропали на щеках;

Веселость, резвости как будто ускользнули;

Там волоска два-три седые проглянули:

    Беда со всех сторон!

Бывало, без нее собранье не прелестно;

От пленников ее вкруг ней бывало тесно:

А ныне, ах! ее зовут уж на бостон!

Вот тут спесивица переменяет тон.

Рассудок ей велит замужством торопиться:

   Перестает она гордиться.

Как косо на мужчин девица ни глядит,

А сердце ей за нас всегда свое твердит.

  Чтоб в одиночестве не кончить веку,

Красавица, пока совсем не отцвела,

За первого, кто к ней присватался, пошла:

   И рада, рада уж была,

    Что вышла за калеку.

Парнас

Когда из Греции вон выгнали богов

И по мирянам их делить поместья стали^[1],

Кому-то и Парнас тогда отмежевали;

Хозяин новый стал пасти на нем Ослов

   Ослы, не знаю как-то, знали,

   Что прежде Музы тут живали,

   И говорят: «Недаром нас

    Пригнали на Парнас:

   Знать, Музы свету надоели,

   И хочет он, чтоб мы здесь пели»

«Смотрите же», кричит один: «не унывай!

  Я затяну, а вы не отставай!

    Друзья, робеть не надо!

    Прославим наше стадо,

   И громче девяти сестер^*

Подымем музыку и свой составим хор!

А чтобы нашего не сбили с толку братства,

То заведем такой порядок мы у нас:

Коль нет в чьем голосе ослиного приятства,

   Не принимать тех на Парнас».

   Одобрили Ослы ослово

   Красно-хитро-сплетенно слово:

И новый хор певцов такую дичь занес,

   Как будто тронулся обоз,

В котором тысяча немазанных колес.

Но чем окончилось разно-красиво пенье?

   Хозяин, потеряв терпенье,

   Их всех загнал с Парнаса в хлев.

  Мне хочется, невеждам не во гнев,

  Весьма старинное напомнить мненье:

   Что если голова пуста,

То голове ума не придадут места.

Оракул

В каком-то капище был деревянный бог,

И стал он говорить пророчески ответы

   И мудрые давать советы.

   За то, от головы до ног

   Обвешан и сребром и златом,

   Стоял в наряде пребогатом,

Завален жертвами, мольбами заглушен

   И фимиамом задушен.

   В Оракула все верят слепо;

   Как вдруг, — о чудо, о позор!—

   Заговорил Оракул вздор:

  Стал отвечать нескладно и нелепо;

  И кто к нему зачем ни подойдет,

  Оракул наш что молвит, то соврет;

   Ну так, что всякий дивовался,

  Куда пророческий в нем дар девался!

     А дело в том,

Что идол был пустой и саживались в нем

    Жрецы вещать мирянам.

      И так,

Пока был умный жрец, кумир не путал врак;

   А как засел в него дурак,

   То идол стал болван-болваном.

   Я слышал — правда ль? — будто встарь

    Судей таких видали,

  Которые весьма умны бывали,

  Пока у них был умный секретарь.

Василек

   В глуши расцветший Василек

Вдруг захирел, завял почти до половины,

  И, голову склоня на стебелек,

   Уныло ждал своей кончины;

Зефиру между тем он жалобно шептал:

  «Ах, если бы скорее день настал,

И --">