Василий Юлианович Агафонов - Коперник, два шага вперед

намертво.

— Может вы. капитан? Молчал и капитан, но как-то менее увесисто.

— Редкое чувство дистанции. Но может погоны вводят в заблуждение? Скажем, в бане…

— Как дела, Саша?

— Высокие чины отвергают. Между тем дело шло бойко, и почти каждый вернулся с добычей. Скоро вынырнула и обещанная станция с буфетом. Если и не все были в галошах и майках, то общее дело обмена цивильного платья на туземную валюту совершилось вполне успешно. Рекруты весело галдели. Там и сям звенело стекло, глухо соединялись обливные кружки, набегала теплая волна дружества. Эй, кондовый, по-русски понимаешь? Скоро ли Алкино?

— Да чего спрашивать, не убежит.

— Это точно. И мы от него, ох как не скоро убежим! Сержанты рывком поднялись и зарысили вдоль скамей.

— Выходи, выходи. Строиться!

— Вот и легко на помине.

Паровоз тяжело вздохнул, свистнул жалостно, нехотя уполз прочь. В снегу, у развороченной кучи бревен, лениво копошились солдаты.

— Москвичи есть? — хмуро осведомился конопатый увалень в необъятном бушлате.

— А много ли надо?

— Да сколько не наберется, все неплохо будет. Кругом одни чурбаки.

— Как там Москва? Стоит?

— Еще не посадили.

— Строиться, строиться, — сгонял рекрутов к краю сугроба старшина Ващенко.

— Сейчас вас в баню поведут, глядите там, — шумели с бревен.

— Чего? Но дознаваться было поздно.

— В колонну по два становись, — рычал Ващенко. — Шагом арыи! Да чтоб у меня не растягиваться. Вот.

— А пошел ты… — сердито пробормотал высокий малый с круглым лицом, собрав полную галошу снега.

Саша глянул вокруг. По холмистой равнине разбрелись кучки деревьев. Голые, стылые, едва держали они изломанными ветвями серое низкое небо. Кое-где сидели черные ели, глубоко запрятав обмерзлые лапы в осыпанный иглами снег.

— Веселей, веселей, не растягивайсь. Показалась линялая арка с деревянными башенками и завершающей звездой. Красные литеры между двух флажков сообщали: "В/Ч 21420. Добро пожаловать!" Ващенко постучал по серому дереву:

— Вот, это наша часть начинается. 21420 наша часть. Вот. Устав от пространного объяснения, Ващенко полез в карман.

— Ну, у кого мои папиросы? Несколько рук быстро протянули пачки "Беломора", "Примы", "Дуката", Ващенко перемял несколько пачек, выбрал "беломорину", задымил.

— Вот, служба пойдет как штык. В баню сейчас идем, — он помолчал, видимо припоминая что-то важное. — Главное не растягиваться. Теперь шли длинной аллеей, обсаженной молодыми березами. Показался штаб: узкий одноэтажный барак с деревянным забором.

— Стой! Не расходиться.

— А как насчет не растягиваться?

— Вот я тя растяну, студент вшивый! — злобно оскалившись, Ващенко скрылся в штабе. Саша глянул на Шаброва.

— Ну, у кого мои папиросы? Высокий парень с круглым лицом махнул галошей:

— Много снега намело в этом королевстве. Некто, по фамилии Жуков, держался в сторонке. Уже шел слушок, что чуть не племянник того Жукова.

— Опять племянник.

— А я в гробу видел эту службу. Меня с пятого курса повязали. Секретарь, поганка, говорит: — все, Мироненко, пора и честь знать. Прощаешь вас, засранцев, прощаешь, вы на голову и садитесь. — С пятого курса! — он горестно покачал длинным туловищем. Из штаба выбежал Ващенко и от ворот заорал:

— В две шеренги становись!

Рекруты, нехотя, вытянулись в две кривые линии.

— Равняйсь!

— Кто там… в душу, вертится?!

— Земля вертится.

— Кто это сказал.

— Коперник сказал.

— Коперник, два шага вперед!

— Ха, ха, ха…

— Что тут у вас? — замполка Хуличенко холодно глянул на гогочущие ряды.

— Сыррно! Товарищ подполковник, новобранцы, согласно вашего приказа…

— Вольно, вольно. Здравствуйте, товарищи новобранцы.

— Здравствуй.

— Здорово.

— Здравия желаем.

— Вижу, вижу плохо учили вас в институтах. Ващенко, ну-ка поработай с ними пока не научатся. Да строевым, строевым, — и подполковник несколько раз припечатал хромовой сапожкой.

— А разгильдяев — на кухню.

— Так точно…

К бане притащились затемно, одолев бесконечное мертвое поле. Ветер взвивал снежную крупу и, раскрутив, бросал в онемелые лица. Нехотя раздевшись в холодном предбаннике, Саша подхватил шайку, толкнул дверь, обитую старой телогрейкой. В щелястых скамьях навечно поселился кислый запах сырости и хозяйственного мыла. У бочки шевелилась фигура, ныряя шайкой в черную глубину.

--">