Нина Михайловна Шевкунова - У синего моря

тогда Анатолий Федорович, и как он был прав! Именно увлекся, а не полюбил — в этом ошибка…»

А ходики, словно подтверждая его мысли, монотонно, но живо отстукивали: тик-так, тик-так. Они напоминали Матвею детство. На стене, чисто выбеленной известью, такие же часы. Вспомнил, как мать, бывало, утром подходила к ним и, откинув большую косу на спину, подтягивала гирю. Цепочка издавала хрипловатый звук, а гиря долго покачивалась, и маятник еще веселее заводил свое тик-так, тик-так.

Маленький Матвейка прислушивался, закрывал глаза: как по-разному говорил этот желтый металлический кружок! Иногда он издавал совсем незнакомые звуки. Случалось, мать поднимала его, он разочарованно смотрел на ходики и уже не слышал той волшебной музыки, которую они издавали, когда он лежал с закрытыми глазами.

Когда матери не стало, ходики стояли неделями, и мальчику страшно было к ним подойти…

Вечерами отец часто присаживался на край постели Матвейки и молча поглаживал его светлую кудрявую голову, смотрел куда-то в сторону и тяжело вздыхал.

Однажды отец пришел веселый, озорно прижал Матвейке нос, спросил:

— Ну, чего бы ты хотел, пострел, а?

— Как, чего? — удивился Матвейка.

— Ну, купить тебе чего?

— Гармошку, ясно.

— Ну, ясно так ясно, — сразу согласился отец.

И на следующий день, действительно, принес гармонь. Матвейка ласково поглаживал перламутровые клавиши, дышал на мехи, волнуясь, осторожно взялся за ремни, растянул, мехи издали тяжелый протяжный вздох. Потом нажал на прохладные клавиши — и раздались звуки. Он сам, своими неуверенными пальцами создавал их и до упоения вслушивался в каждый, забыв о времени, обо всем на свете.

Часто поздно вечером отец заставал его уснувшим в обнимку с гармошкой.

Матвей помнит, как ребята дразнили его музыкантом. И просили: «Матюшка, поиграй». Он улыбался и играл для них.

Детство окончилось рано, с началом революции: после боя на Черной речке не вернулся отец. Долго Матвей сидел один в нетопленой, холодной избе, прижав гармонь. И как тогда, после смерти матери, он боялся подойти к ходикам, так сейчас ему страшно было развернуть гармонь.

Уже после революции он решил серьезно учиться музыке. Но первые дни учебы разочаровали Матвея: не хватало знаний, а главное, как он понял позднее, не хватало культуры. Учиться он все же продолжал. Как много дала эта учеба. Мир становился все значимее, все интереснее. Когда Матвею предложили поехать на Камчатку, он согласился, хотя готовился в консерваторию. Пожалел ли он? И жалел, и нет. Жалел потому, что так и не осуществилась мечта закончить консерваторию, а не жалел потому, что здесь он был нужнее. Здесь надо было заново строить жизнь, научить ей Анку, Никиту, Ивана, а это куда важнее.

Он вспомнил первый день своего приезда. На песчаной косе было пусто — стояло всего два рубленых домика. Угрюмо молчали зеленые сопки, над лагуной безумолчно, словно жалуясь кому-то, надрывно кричали чайки, взмахивая серо-белыми крыльями в прозрачном холодном воздухе. Вода в лагуне была спокойна и отливала зеркальным блеском, а на востоке раскинулось море без конца и края. И первое, что поразило Матвея, — солнце.

Оно выплыло из этой морской глуби, которая темной массой расстилалась на сотни километров. Сперва оно выбросило короткие красно-оранжевые лучи, потом от них разлилось золотистое сияние, и огромный оранжевый шар стал подниматься над водным простором. Крылья чаек порозовели, на сопках загорелась, запереливалась зелень, и отражения в воде сопок сделались малахитово-волнистыми.

Но не одна красота этого края поразила Матвея. Очень скоро ему пришлось увидеть, как живут коряки: грязные юрты, трахомные глаза. Тогда впервые он дал себе клятву: не уедет, пока хоть что-то не сделает, чтобы изменить эту жизнь. Он видел доверчивые взгляды Никиты, Анки, Егора и многих других, кому он был очень нужен. Ему казалось, что никто другой так не понимал этих людей и с такой горячей жаждой не стремился им помочь построить новую жизнь.

Прошло десять лет, а сделано так мало!

Первое время ему казалось: раз это необходимо, жизнь сама по себе изменится. Он не понимал тогда, что не так просто сдвинуть вековые устои этой жизни, которые цепко держали людей. Цивилизация для них была страшной. Они видели русских и японцев, видели американцев, которые, кроме грабежа и насилия, ничего не приносили. Так почему же они должны поверить Матвею? Коряки --">