Нина Михайловна Шевкунова - У синего моря

Максим.

— Знаю, ты не жил. Я много жил. Там темно, холодно. У меня ребята есть, им здесь хорошо, в школе учатся — с бумагой говорят. Я не хочу больше в юрте жить. Ты сколько раз в тундру приходил, звал нас, а теперь снова посылаешь, зачем? Мне здесь хорошо, лучше… — Надев малахай, Максим сел.

— Тебя всегда надо уговаривать, — сердито бросил Никита.

— Зачем уговаривать? Я сказал — не пойду! Почему ты, Никита, не идешь?

Матвей прибавил огонь в лампе, улыбнулся.

— Никита много помогает мне, отпустить его в табун я не могу. А ты всю жизнь был пастухом. Там, в юрте, сейчас лампы, как здесь, нет костра — железные печки. Семью можешь не брать с собой. Найдется желающий, ты вернешься. Сам понимаешь, начался отел, а людей нет, сколько приплоду может пропасть? Табун общественный, там есть и твои олени, и Егора, и Анфима.

— Не знаю, как тебе верить, Матвей. Если никто не найдется, все равно уйду, летом уйду, олешек отдам, а в тундру не пойду.

— Можно, я говорить буду? — поднялся Анфим. — Вот я пастух, все время пастух. Живу? Хорошо живу. Учиться хочу? Учусь: книжки беру, к учителю хожу, он помогает. Всех, кто знает, спрашиваю, если не понятно. Я тоже знаю, хорошо возле моря: комаров нет, магазин есть, школа… Ну давай пойдем все из табуна, — размахивая малахаем, разгорался Анфим, — пускай волки жрут, пускай олешки пропадают! — Делая ударение на «я», он передразнил Максима: — «Я уйду, я не хочу», а четыре стельные важенки пропали, волки сожрали, тебе не жалко, да? Тебе, Максим, горсть волос отрезать жалко, торчит на твоей пустой макушке, а олешек не жалко!

— Чего ругаешься? — вскочил Максим. — Волосы? На волосы! — Он ловко хватил ножом по макушке, и косица повисла в его руке. Сперва кто-то громко охнул, потом все засмеялись. Егор одобрительно крикнул:

— Так их, Максим. Волос длинный — ум короток, так у русских говорят, теперь умнее будешь.

— Чего смешного? — обиделся Максим. — Работать буду много, в табун не хочу. А пастуха сам найду. — И, не надевая малахая, вышел из клуба. Никита хотел вернуть, но Матвей удержал:

— Не надо, пусть идет. Верю, найдет пастуха. Ну, что же, товарищи, я думаю, этот вопрос можно считать решенным? Артель наша рыболовецко-оленеводческая, поэтому на путину нам дали план на сельдь. Ну, о рыбаках — разговор короче: поедет морская бригада; главный и больной вопрос — выноска сельди. Берега в Анапке в это время еще обледенелые, и выносить сельдь будет трудно. Туда нужно послать добровольцев. Пусть Никита подберет среди парней желающих. Женщинам там нечего делать — тяжело.

— Правильно, пускай парни едут! согласно загомонили люди.

После собрания остались только одни члены правления артели.

Матвей достал свои старые карманные часы, посмотрел время.

— Вот что, друзья мои, парни уедут в Анапку, морская бригада — тоже. А лососевая путина нас ждать не будет — икрянку ставить надо, пристань для обработки рыбы, ну и подготовка кунгасов, лодок, сетей… Дел — непочатый край, а людей почти не останется. Кто все это делать будет? Ты, Никита, останешься и скомплектуешь бригаду, а мы с Егором поедем в стойбище. Одно осталось — пора новых людей вовлечь в артель. Как вы думаете? Без них дело плохо.

— Так что, пожалуй, думать! Конечно, ехать надо. Сейчас совсем другой народ. Надо их только подтолкнуть маленько, как лед весной, сами пойдут, — согласился Егор.

— А как же, Матвей, насчет инвентаря? Носилки сделали? В чем селедку таскать будем? — спросил Никита.

— Носилками комбинат обеспечит. Вам нужно взять с собой хорошую палатку, железную легкую печку, ну и посуду. Готовить придется самим.

— А может, женщину с собой возьмем?

— Не надо бабу, сами сварим.

Они разошлись тогда, когда луна ярко осветила притихшую землю, бескрайнюю снежную равнину, полузанесенные снегом деревянные дома и, заглядывая в сонные окна, тускло поблескивала на темных предметах.

Глава третья

Дети уже спали. Матвей осторожно прикрыл одеялом Люсю и подумал: «Где же теперь мать? Неужели совсем забыла о вас? И в этом, пожалуй, виноват я, кто же еще больше? Не сумел удержать, а главное — за красотой не разглядел душу, не увидел кукушкин ум… Жалко? Непонятное чувство не то тоски, не то обиды за ребят, а любви нет… да и была ли она?

„Увлекся, музыкант“, — сказал --">