Слободан Новак - Помолимся и подумаем…

Слободан Новак Помолимся и подумаем…

СТАРУХА ЛУКРЕ НЕ ЗНАЛА, ЧТО ЕЙ ДЕЛАТЬ С ДЕНЬГАМИ

Такое впечатление создается, что всем уже всё простилось и что о войне позабыли. Словно бы кто-то, самый израненный и самый великодушный, приказал: «Я простил, позабудьте и вы!» Словно победитель иначе не может. И словно так легче жить.

Такое создается впечатление. Старуха Лукре снова встречает на берегу иностранных гостей, повторяя одно и то же: «Комната, комната, циммер, комната!» И она вовсе не победительница и не иностранка, она — сухонькая старушка с толстыми веригами святого францисканского ордена под платьем. И праведница. Маленькая старушонка, которую никто никогда не спрашивал, забыла ли она, что немцы с единственного ее сына содрали кожу, вздернули его на мачту и возили по всему заливу. И если бы старуха Лукре вздумала кого-то прощать, она доляжна была бы прощать вот этих, здешних, кто заманил ее парня на свою сторону и кто теперь всякий день мозолил ей глаза. А немцев-то послала держава, и была война, и когда война закончилась, они убрались восвояси, потому что бог их наказал, а старуха Лукре прокляла.

Как же старухе Лукре не встречать и не принимать гостей, если она, бедняга, одна и у нее есть комната, которая дает ей возможность заработать на жизнь? На берегу все уже сдают комнаты немцам, даже самые злопамятные. И косоглазый старик, что еще до войны, тайком из-за притворенной ставни, окропил крестный ход водичкой из ночного горшка. И Эрминия, что плюнула в лицо преосвященному епископу Златаричу. Да, плюнула! Прямо под нос! — так что казалось, будто у него под носом сопли. В руках он держал огромный букет гвоздик и даже утереться не мог. И теперь вместе со своими язычниками эта самая Эрминия, опоганившая преосвященного и весь мир своей ядовитой слюной, громче всех кричит на молу: «Комната, комната, циммер, комната!»

— Комната, комната, циммер, комната! — выкрикнула погромче и старуха Лукре.

Господи боже мой, как снова красиво расцвечены корабли! И снова морские прогулки. И снова люди предлагают комнаты и продают мороженое.

— Циммер? — обратилась к старухе Лукре рыжая дама.

— Да, циммер, да, да, есть айн циммер!

— Йа?

— Йа, йа, цвай персона. Чисто, ганц ! чисто!

— Фра-а-анц! Франц! — закричала рыжая.

Старуха Лукре заполучила солидных гостей. Господин кумекает по-нашему. И она повела их в свою комнату на Тесной улице.

Она отперла дверь и вошла первая. Повернулась, чтоб пропустить гостей, и обмерла: у входа стоял Халлер! Стоял и хмурился. Старуха Лукре онемела и съежилась в темноте. Рыжая вначале подталкивала мужа, потом протиснулась первой и вошла. За ней проковыляла по деревянным ступенькам старуха Лукре. Она показала рыжей гостиную и проворно вернулась, чтоб снять со стены над комодом фотографию сына. Дрожащими руками разорила дорогой алтарь. В страхе. Быстро, быстро положила фотографию на комод лицом вниз.

— Фра-а-анц! Франц! — весело звала мужа рыжая. Она решила, что ему не понравился невзрачный вход, а комната оказалась вполне подходящей.

Господин, что кумекал по-нашему, спокойно поднимался по скрипучей лестнице. Старуха Лукре униженно засуетилась, крутясь возле старинной черешневой качалки, показывая, куда пройти.

— Вот сюда, устраивайтесь.

Со лба Франца Халлера сошли морщины. Он поставил чемоданы на верхнюю ступеньку, сунул руки в карманы, широко расставил ноги и задумался. Из комнаты доносился грохот большого майоликового умывальника. Рыжая громко икнула и захохотала. Франц пристально смотрел на светлый четырехугольник над комодом и, выпятив губы, молчал. Он только собрался вытереть пот со лба, как появилась старуха Лукре.

— Я бы вам чемоданы...

— Нет. Йа. Спасибо, — сказал Франц Халлер, не шелохнувшись.

Старуха натянуто улыбалась предупредительной и виноватой улыбкой. Узенькой спиной она загородила то место на комоде, перед которым только что возилась так торопливо, и заговорила про жару, про солнце и про тех, кто может купаться. Но гость стоял неподвижно, глядя прямо на нее, и по неотрывному взгляду можно было понять, что он ее не слушает. Губы его невольно складывались в какую-то неясную давнюю ухмылку.

Старуха в полном смятении молчала. Опершись локтем на комод, смущенная, как девушка, тонкими восковыми пальцами ковыряла выщербленный угол.

— Ву...ко..тич? — произнес Халлер.

Она вздрогнула и --">