Виталий Полозов - На бурных перекатах

называют их. Но просчитались. Не по зубам ты им, потому что – кремень».

– Да, да, кремень-ремень, – бездумно повторил Антон и тут же похолодел от мелькнувшей догадки: – Ремень? – Вспомнилось, как ни с того, ни с сего переменился тогда Гурьян и сам напросился похоронить Ксению. Причем отказался от помощи. – Неужели...

– Не думай ни о чем, – торопит советник. – И не вспоминай. Что было, то быльем поросло. Давай, за все грехи разом, а? Давай!

– А если это она? – почти обезумел Бузыкин.

– Да ты на руки-то свои взгляни, – визжит советник. – Взгляни, взгляни. Где тебе – она? Ими ты собственноручно отправил ее к праотцам. Ну, чего куксишься-то? Сто бед – один ответ. Шутка ли – девку удушил! Петля – твое спасение.

Бузыкин в ужасе поднес руки к лицу, и зарывшись в ладони, уронил голову на стол. И будто из той далекой поры донесся до него тот последний ее зов к Богу: «Господи, прости несчастного, ибо не знает, что творит!» Она молилась за него! И он слышал это. О-о-о!

И рвется из груди протяжный стон:

– Го-осподи-и! Пошто загубил душу невинную? Христос, как замолить мне этот грех?

И вдруг почувствовал, как освобождается душа от той липкой субстанции, но сам советник сгруппировался на диване и бормочет:

– Грех не замолишь. А уж тем более, если это она. Все – ложь.

– Не-е, не ложь, – распрямляется Бузыкин и тянется к Библии: – Она это или не она, скоро узнаю. Но она сказала, что Бог любит грешника и желает его спасения, несмотря на прошлое. – Антон торопливо листает и открывает книгу на закладке, где карандашом подчеркнуто: «Непрестанно молитесь!» – Вот! – торжествует он так, будто отыскал драгоценный клад. – Вот мое спасение. А ты... ты моя погибель. Ты мне всю жизнь... Щас я с тобой за все рассчитаюсь.

Крутнув веревку, он швырнул ее на диван, пытаясь заарканить собеседника, и лишь теперь видит, что в комнате никого нет. А может, и не было? Очередная его галюцинация? Но конец веревки в руке удостоверяет: он только что говорил со своим «попечителем», и тот растворился в пространстве, стоило ему призвать имя Христа. И в немом благоговении опускается на колени неистовый гонитель церкви, повторяя без устали: «Господи, прости!»

Уже в полной темноте он встал с колен, зажег керосинку со стеклом и принялся за чтение Нового Завета, с каждым стихом открывая для себя новый, во многом непонятный мир. Но теперь он был уверен, что придет время, когда поймет все.

Осенью светает в Сибири поздно, и едва забрезжил рассвет, он оделся по-праздничному и пошел в деревню, уже твердо зная, что будет делать. Любопытные сельчане насторожились, видя, как их нелюбимый Сыч прошел по улице и скрылся в покосившейся хибарке Прасковьи.

Что, кроме зла, можно ждать от такого гостя? Да еще памятуя его расправу с ее старшим. Поэтому мужики похрабрее поспешили туда же с кольями, чтобы, мол, в случае чего отвадить непрошеного визитера. Ну, подобрались, прислушались. До-олго ждали: нет, не вопит о помощи Пана. И пацаны то и дело во двор выбегают, чугунки с хохоряжками старыми с заплота снимают да снова в избу. Завидели среди толпы Семена, колхозного конюха, и старший, Митька, кричит, не скрывая радости:

– Дядь Сеня, дай телегу, мамка просит.

– А чего это распонадобилось?

– Дак переехать, – заважничал пацан. – Сыч нас... – и спохватился: – Не-не, не сыч. Дядька Трифон в свой дом зовет жить.

Больше того, и Пана выходит об руку с Трифоном, улыбается смущенно: вот, мол, сама не верю, так вы рассудите.

Поклонился низко Трифон-Антон толпе:

– Простите меня, люди добрые. За все простите. Один я на всем белом свете, и нет никого, кого бы я мог попросить схоронить меня. Да вплоть до вчерашнего дня мне как-то и без заботы было: какая мне будет разница, кто зароет. Теперь же хочу примириться с вами, потому что вчера мне открылся Христос и простил мои грехи. Вот я и думаю: раз Христос простил, то и вы простите. Митька вон тоже простил. И Прасковья простила. Пусть теперь живет в моем доме с огольцами, документы я днями оформлю. А мне и времянки хватит. Да, может, и она не понадобится, если умру скоро.

Он еще хотел что-то сказать, но смолк, приложив руки к груди: мешали слезы, и к тому же сюда лихо подкатил Семен на телеге.

– Не передумал ишо? – подозрительно посмотрел на Трифона, спрыгнув на землю. – А то ведь я разверну.

– Нет, Семен, дело решенное. Ты лучше грузить подсоби.

– Дак это мы всем миром. Это мы мигом.

Вскоре телега, груженная немудреным скарбом, заскрипела через всю деревню по --">