Миколас Слуцкис - Древо света

стучат копыта, и во дворе появляется Каштан, по-молодому блестя вымытыми дождем боками.

— Ах ты, мой хороший, — оглаживает его Лауринас и ведет туда, где растопырила оглобли телега. Сует мерину охапку сухого сена, чтобы заправился перед дорогой, насыпает ящик яблок.

Итак, дорога. Снова дорога? Не кончились еще дороги Лауринаса Балюлиса?

Оказывается, нет.

— Мне-то собачка подходит, но вот… Петронеле… «…Саргиса не мучай… Пес как пес… только не для нас… колхозников». Саргис, Саргис, ты где?

Прибежал Саргис, волоча мокрую веревку. Высыхала, взъерошивалась шерстка. Бросился к ногам Лауринаса, тот погладил, ухватил за шиворот, забросил на телегу.

— Ну, я на Бальгис поехал, верну барыне. Денег обратно просить не стану, не на-ада, — закончил он совсем как Петронеле.

Крепко ухватив поводья, повернулся к Статкусу:

— Не обидится барыня-то, а?

— Думаю, обрадуется, — без колебаний ответил Статкус. — Там невесть что может произойти, если не отвезете Саргиса. Перессорятся вконец.

— Мне собачка подходит, ничего не говорю, но вот Петронеле… — бормотал Лауринас, когда телега уже тронулась, и было грустно, словно прощались с хозяйкой во второй раз. Солнце припекало, обещая жаркий день, скоро от ливня и следов не останется, разве что крупные капли на капустных листах да немая упругость напоенной травы.

Вернулся Лауринас, когда солнце уже село. Медленно полз в гору, словно волоча за собой мешок сумерек. И еще большую тяжесть везет с собой?

— Чуть руки не целовала, как вы и говорили! Кофием угощала! — довольный, рассказывал он выбежавшим навстречу Статкусам. — А уж собачку ласкала, а уж ее целовала!

— Ну вот, теперь будет у нас спокойно. — Елена не стала говорить, что им уже не хватало Саргиса.

— Спокойно, — подтвердил Статкус, тоже тосковавший по песику.

— Что это вы оба, будто землю продали? — вдруг улыбнулся Балюлис, из его глаз выпорхнули птички-корольки, давненько под козырьком его кепки не появлявшиеся.

Дрожащей от волнения рукой — что с того, что храбрился? — сдернул клеенку с ящика из-под яблок. Там что-то засверкало и радугой взметнулось вверх. Павлин! Надутый и сверкающий. И вдруг как заорет! Еще и еще раз, словно веселый проказник трубач, не пожелавший ждать взмаха дирижера.

Ну и удумал неугомонный Балюлис! Что это? Уж не рассудком ли ослаб? Но птички-корольки так весело, так хитро трепыхались под седыми бровями… Что, снова судьбе кукиш показывает?

— Нравится? Для меня уж коли скотина, так породистая… Каких лошадей держал, каких собак! Если бы не Петронеле, ни за что бы от фокса не отказался. Ну да ладно, и павлин — птица не простая. Скажете, простая?

— Да где уж там, сверкает весь, — поддакнул Статкус.

— Как драгоценными камнями обвешан, — горячо похвалила и Елена.

— Кому красиво, кому, может, и нет, а мне… Мне хорошо, мне годится! — подытожил Лауринас, видимо, отсекая последнее сомнение, и хихикнул.

У подножия холма Елена коснулась мужниного плеча. Статкус кивнул и притормозил разбежавшуюся, груженную чемоданами машину.

Вышли. Издалека доносились голоса Пранаса и Лауринаса, то врозь, то переплетаясь. Отдельные деревья на холме видны уже не были. Казалось, один только клен тянется вверх, могуче раскинув свою крону, достигая ею солнца и постепенно в нем растворяясь. Скоро и не различишь, где свет дерева, а где солнца.

— Ну, хватит, — заторопился Статкус.

— Куда спешишь?

Тут было им хорошо, грустно и хорошо, как уже никогда и нигде больше не будет. У Елены навернулись слезы.

— Дела.

— Снова твои дела?

Статкус не стал объяснять, она не расспрашивала.

Тень машины летела по обочине, обгоняя эту веселую птицу, летел вперед жадный взгляд Статкуса. Вот показался белый пригород — высотные белые башни, окруженные такими же белыми домами, вот красный — кирпичные башни в окружении таких же красных домов, а шестеренка кольцевой дороги уже расшвыривает во все стороны сверкающий, ревущий, чихающий поток автомобилей. Как-то внезапно, не давая передышки, вбирают тебя городская суматоха, дома, машины, рекламные стенды, люди; последних такое множество, что рябит в глазах. Руль тает в потных руках, но Статкус не замечает этого, перед ним открывается улица, по которой, кажется, только вчера брел он, ничего не видя, погоняемый болью. Улица похожа на все другие, но ее не спутаешь с остальными, по ней навстречу снова идет враскачку --">