Томас Корагессан Бойл - Шинель-2 или Роковое пальто

Шинель-2 или Роковое пальто

Томас Корагессан Бойл

The Overcoat II

Перевод Epoost

Во главе продуктовой очереди вдруг вспыхнула какая-то заваруха. Люди стали орать, толкаться локтями, пробиваться вперед, что неминуемо запустило цепную реакцию, пробежавшую по всей шеренге непослушных детей, беременных женщин и ни в чем неповинных престарелых пенсионеров по закону домино. Чтобы разглядеть, что там случилось, Акакий на всякий случай вытянул шею, хотя ему и так уже все было ясно – мясо закончилось. Два с половиной часа в очереди за куском жилистой говядины (чтоб хоть как-то сдобрить гречневую кашу с капустой), под сто человек впереди и лишь Ленин знает, сколько ещё позади, и вот всем им придется убраться отсюда несолоно хлебавши.

Вообще-то ничего удивительного. Ведь такое случалось с ним и три дня тому назад, и на прошлой неделе, и в прошлом году. Какой-то паникёр начал бы брюзжать, хаять скотоводов, транспортников, мясников вместе с их подмастерьями, подвергая сомнению их умственные способности и проклиная их предков. Но только не Акакий. Отнюдь, он был терпелив и вынослив как липы вдоль Бульварного кольца и полностью осознавал исключительную важность личного самопожертвования каждого советского трудящегося в борьбе с силами Империализма и Капиталистической эксплуатации. Осознавал он это потому, что об этом ему рассказывали. Ежедневно. Сначала в детстве, когда он пошел в школу, затем в юности, когда он стал юным пионером и наконец во взрослой жизни – на работе при проведении политинформаций. Он также читал об этом в «Правде» и «Известиях», слушал по радио, смотрел по телевизору. "Трам-та-ра-рам, трам-та-ра-рам," – воспроизводился в его голове голос Ленина словно запись с аудиокассеты. "Трудящиеся Советского Союза! Боритесь за коммунистическое отношение к труду! Свято берегите и приумножайте общественную собственность!"

"Мясо давай!" выкрикнул кто-то позади него. Акакий изумленно обернулся – до чего же надо быть несознательным, чтобы прилюдно выражать недовольство! – и понял, что глядит на сморщенную старушонку ростом метра полтора, плотно закутанную в головной платок для защиты от холода. Очень старенькая, явно старше Революции, она являлась живым артефактом, сбежавшим из Музея крепостного творчества. Рот Акакия открылся и слово «Товарищ» с мягким укором готово было уже слететь с его губ, как вдруг стоящий перед ним мужик, подчиняясь мощному толчку отхлынувшей толпы, швырнул его на старушку с мощью разогнавшегося трамвая. Для сохранения равновесия Акакий попытался схватить старушку за плечи, однако та, ничуть не растерявшись, опустила голову и боднула его прямо под дых своим твердокаменным, завязанным на макушке узлом платка. Ему показалось, что в него выстрелили. Застав себя на тротуаре в гуще мелькающих ног, он, несмотря на трудности с дыханием, все же пытался выдавить из себя слова извинения. Старушенция высилась над ним с той же бесстрастно-невозмутимой миной на лице как у гигантского бюста Ленина, стоящего в Кремлёвском дворце съездов. "Мясо! Мясо давай!" скандировала она.

Акакий провел здесь ещё четверть часа, пока на место не прибыл наряд милиции и не обеспечил закрытие магазина. На часах уже было девять вечера и сил у него уже не осталось. Ведь он болтался по очередям с половины шестого, когда вышел из министерства, где работал в должности младшего деловода, и все, чем мог похвастать за это время, были восемь желтоватых картошин, шесть луковиц и двадцать шесть тюбиков чехословацкой зубной пасты, на которые его угораздило наткнуться, когда он искал пузырек медицинского спирта. Он безропотно побрел через пустые просторы Красной площади в сторону улицы Герцена и района Красная Пресня, где проживал в коммуналке, в которой его соседями были две семьи и ещё один холостяк. Обычно проходя по Великой площади, он замедлял шаг, чтобы сполна насладиться всем её величием – от неприступной твердыни кремлевской стены до «восточных» луковиц Покровского собора – но в этот раз, продрогнув до костей, он поспешил восвояси.

Он шел и каждый его шаг звонким эхом отзывался в пустой холодной дали. От мороза ноздри его заиндевели, а плечи, словно сжатые в кулак, бил озноб. Сколько ж там градусов ниже нуля – двадцать, двадцать пять? Почему сегодня вечером ему кажется намного холоднее, чем вчера? Может он

--">