Колин Маккалоу - Тим

старомодный, но очень дорогой британский автомобиль «бентли» с салоном из натуральной кожи и орехового дерева, владела участком земли в двадцать акров с коттеджем к северу от Сиднея и заказывала костюмы у портного, который обшивал супругу генерал-губернатора Австралии.

Она была вполне довольна собой и своей жизнью, иногда позволяла себе маленькие радости, которые обходились отнюдь не в маленькую сумму, на работе держалась особняком и вела замкнутый образ жизни. Друзей ей заменяли пять тысяч книг, стоявшие на стеллажах в библиотеке, и несколько сотен пластинок – в основном с записями произведений Баха, Брамса, Бетховена и Генделя. Она любила возиться в саду, наводить порядок в доме, не смотрела телевизор и не ходила в кино. И никогда не вступала в отношения с мужчинами и не хотела этого.

Остановившись на крыльце и рукой прикрывая глаза от слепящего солнца, Мэри Хортон с минуту оценивала состояние своего палисадника. Газон отчаянно нуждался в стрижке. Где тот поганец, которому она платила за то, чтобы он раз в две недели по четвергам подравнивал траву? Он не появлялся вот уже месяц, и еще недавно гладкий бархатный зеленый ковер теперь выглядел неухоженным. Досадно, очень досадно, посетовала про себя Мэри.

В воздухе стоял странный гул, – нечто вроде отдаленного «бум-бум-бум», – пробиравший до костей и предупреждавший бывалых сиднейцев, что сегодня их ждет очень жаркий день. На двух цветущих западноавстралийских эвкалиптах, стоявших по обе стороны от ворот, трепетали поникшие серповидные синие листья, словно деревья вздохами выражали протест против пульсирующего зноя; в удушающей массе желтых цветов на кустах акации деловито пощелкивали и трещали японские жуки. Пышные красные олеандры с обеих сторон обрамляли выложенную плиткой дорожку, которая вела от крыльца к гаражу.

Плотно сжав губы, Мэри Хортон пошла по ней, но едва поравнялась с первым восхитительно благоухающим кустом, тот взорвался таким пронзительным визгом и ором, что у нее зазвенело в ушах и закружилась голова. А потом началась дуэль, которая повторялась каждое утро и каждый вечер в летнее время года.

Поставив сумку на землю и сняв перчатки, Мэри Хортон решительным шагом направилась к аккуратно свернутому зеленому садовому шлангу, повернула до упора вентиль и принялась поливать олеандры. По мере того как кусты пропитывались влагой, шум стихал. Лишь из ближайшего к дому куста все еще доносился певучий бас цикады-хормейстера: «Брик-брик!» Покачав головой, Мэри погрозила насекомому кулаком и процедила сквозь зубы:

– Я еще до тебя доберусь, гадина!

«Бриииик!» – насмешливо проверещала в ответ цикада.

Надев перчатки и подняв сумку, в тишине и покое Мэри прошествовала к гаражу.

С подъездной дорожки было хорошо видно, в каком безобразном состоянии находится некогда симпатичное бунгало жившей по соседству миссис Эмили Паркер. Поднимая ворота гаража, Мэри неодобрительно посмотрела на беспорядок за забором и устремила взгляд на тротуар.

Тротуары Уолтон-стрит радовали глаз. Каждый представлял собой узкую бетонную дорожку, которую отделял от обочины восхитительно ухоженный широкий газон. По обеим сторонам улицы через каждые тридцать футов высились, чередуясь по цвету – белый, розовый, красный, розовый, – громадные олеандры. Деревья были гордостью местных жителей, а Уолтон-стрит почти каждый год объявляли победительницей в конкурсе на лучшую улицу, проводимом газетой «Геральд».

У одного из олеандров напротив дома Эмили Паркер стояла громоздкая бетономешалка, из которой по желобу на траву стекал серый вязкий цемент. Раствор капал с унылых окаменевших ветвей дерева, медленно заползал в неровности на газоне, образуя лужи, растекался по мощеной дорожке. Губы Мэри сжались в тонкую линию и побелели от негодования. Какой бес вселился в Эмили Паркер, заставляя ее уродовать стены своего дома этой отвратительной смесью? Впрочем, о вкусах – точнее, об отсутствии оных – не спорят, рассудила мисс Хортон.

Какой-то парень, стоя на солнцепеке с непокрытой головой, равнодушно наблюдал за осквернением Уолтон-стрит. Мэри Хортон, находившаяся от него на расстоянии двадцати шагов, вытаращила глаза от изумления.

Живи он две с половиной тысячи лет назад, Фидий и Пракситель изваяли бы с него статую величайшего Аполлона всех времен, и, вместо того чтобы стоять с отрешенным видом на тихой сиднейской улице, будучи обреченным на забвение, --">