Яна Джин - Неизбежное

значения.

Исхода смысла их произношения.

Исхода смысла.

Между голосами

не слышно Голоса —

и вам не спится

от страха, что опять приснятся лица

какие есть — все на одно лицо,

пустые, как кольцо.

Как у кольца,

нет ни начала в этих лицах, ни конца.

Бессонница. Себе состроив рожу,

вы замираете от страха близкой боли…

Не есть ли это знак конца?

Похоже.

Похоже и на обещанье полной воли.

За дверью дождь шумит и просится в окно,

но не спешите открывать его:

в пророчестве

стоят слова, что в полном одиночестве

вам жить среди живого суждено…

Задвиньте шторами окно.

Отриньтесь от небес.

Всё что дано —

две пары стен в обоях или без.

И глазу близкий потолок милей, чем дальний лес.

Закройте шторой дождь и помолитесь: «Даждь нам днесь

отсутствие ненужных слов, отсутствие слезы,

или предчувствия, что дождь начало есть грозы…»

Прикройте веками глаза, заприте ставни, двери.

Смерть — это неприсутствие страданий, веры.

Не спится. Зеркало выписывает знаки меж морщинами,

а свет прилаживает к стенке тень склонённой головы.

И в этом зеркале всплывают мертвецы с лучинами

в пустых глазницах — как зрачки бессонные совы…

Бессоность есть несносность сверхпредельного присутствия.

Сон — небытье, освобожденье от того, увы, что — вы.

Вглядитесь в зеркало, в собранье черт не-ваших:

из лиц покойников составлен ваш портрет.

Не-вашею слезой ваш взгляд погашен,

и боль в нём — за не-ваших сотни лет.

И пыль веков на складках вашего лица —

как на руинах мёртвая пыльца.

К непережитому вас тянет прегрешению —

к прожитых вами и не вами лет смешению.

Но ваши годы от не-ваших вам самим не отличить, —

как камушек от камушка надетого на нить.

Вы сами, как и время ваше, — беспардонный плагиатор:

себя вы, словно день минувший, удесятерите завтра,

забыв, что «десять» — лишь «один» один десяток крат.

Десятикратный вор. Десятикратный плагиат.

Любая ваша речь — не ваша. Чужие в ней стоят слова.

Не вы произвели их или произнесли не вы сперва.

Простые буквы «а» и «б», простые цифры «раз» и «два»,

поставленные в вашу речь, есть акт двойного воровства.

Ни в воровстве при этом, ни тем более в разбое,

не обвиняют тех, кому удвоить,

утроить хочется себя, умножить,

устроить пир в копировальном ложе.

В каком количестве однако б вы ни жили,

вы станете своей деталью или

своим же фоном и своим же обстоятельством,

своим же над собою надругательством.

Руиною своей. Безлюдным портом.

Пустою лодкой в нём. Печальным натюрмортом.

Рисую с вами натюрморт…

Вы на краю пустой кровати.

Кровать высокая. Железные полати.

Она стоит у голой стенки. Кстати,

и стенки в комнате такие, как в палате

больничной. Вы и есть больны: сверхтрезвость.

Лицо морщинами изрезано, как лезвием

или осколком зеркала. И в зеркале ещё окно

разбитое — кроме лица пропитого — отражено;

вино разлитое в стакан; останки старых странных снов,

которые вам не дано связать во что-нибудь одно…

А утром — тишина сквозная.

И продолженье тишины.

Жизнь это то, что остаётся, когда её покинут сны

и всё, что никакому глазу пока ни разу разглядеть

не довелось, — одну лишь фразу, начертанную посередь

невидимой стены рукой невидимой, — пророчество:

«О, чем теснее в мире, тем сквознее одиночество!»

Значенье этих вещих слов значительнее в тишине:

ни среди этих тесных стен, ни в целом здании, ни вне, —

среди вещей, живых созданий или приснившихся во сне, —

никто не ваш, ничто не ваше. И не по чьей-либо вине —

как в гробе или как в утробе, вам тесно тут, нигде вам не

найти родной души…

…она — в иной, проклятой, стороне

полей могильных. За чертой, что отсекла чертополох, —

тех, кто, увы, искали смерть, — от тех, кого, увы, врасплох

она застигла, кто успели воскликнуть только «ох». Как вздох

зелёный, стелется над ними приглаженный и сытый мох…

Но на поля самоубийц за ровной чередой могил

никто ни вздоха,

--">