Роберт Фрост - Другая дорога

без топора.

А впрочем, знает он: помехи тщетны,

Мы не свернем — хотя бы нам пришлось,

Чтоб замысел осуществить заветный,

Руками ухватить земную ось

И, развернувшись, устремить планету

Вперед, к еще неведомому снегу.

Э. Т-у^[2]

Глаза смежив, я уронил на грудь

Твоих стихов раскрытый белый том:

Как голубь на кладбищенской плите,

Он трепетал распластанным крылом.

Я отыскать тебя хотел во сне,

Хотел договорить с тобою, брат;

Ты был из тех, кто, не боясь судьбы,

Жил как поэт и умер как солдат.

Мы думали, что тайн меж нами нет

И друг у друга нам не быть в долгу;

А получилось так, что я с тобой

Победой поделиться не могу.

Когда ты под Аррасом пал в бою

При вспышках орудийного огня,

Война окончилась лишь для тебя

В тот час; а ныне — только для меня.

А для тебя тот бой еще гремит;

И что мне жалкий фимиам побед,

Когда сказать тебе, что враг разбит, —

И этого мне утешенья нет?

Остановившись на опушке в снежных сумерках

Чей это лес — я угадал

Тотчас, лишь только увидал

Над озером заросший склон,

Где снег на ветви оседал.

Мой конь, заминкой удивлен,

Как будто стряхивая сон,

Глядит — ни дома, ни огня,

Тьма да метель со всех сторон.

В дорогу он зовет меня.

Торопит, бубенцом звеня.

В ответ — лишь ветра шепоток

Да мягких хлопьев толкотня.

Лес чуден, темен и глубок.

Но должен я вернуться в срок;

И до ночлега путь далек,

И до ночлега путь далек.

Убежавший жеребенок

Однажды, под реющим в воздухе первым снежком

Нам встретился жеребенок на горном лугу. «Ты чей?»

Малыш, привстав на дыбки, махал хвостом,

Поставив ногу на изгородь из камней.

Увидя нас, он заржал и пустился стрелой,

По мерзлой земле рассыпая маленький гром,

Смутно мелькнул вдали — и пропал через миг

В сумятице хлопьев, за снежною пеленой.

«Видно, он снега боится. Еще не привык

К зиме. Испугался метели — и наутек.

Если бы даже мать сказала ему:

Что ты! Это такая погода, сынок! —

Он бы и то вряд ли поверил ей.

Где его мать? Малышу нельзя одному».

Вот он опять возникает из серых теней,

Хвост задирая, скачет назад во весь дух,

Снова лезет на изгородь, перепуганный весь,

Встряхиваясь, будто шальных отгоняя мух.

«Кто бы его ни оставил так поздно здесь,

В час, когда есть у каждой твари живой

Крыша своя и кормушка, — нужно сказать,

Чтобы сходил за ним и привел домой».

Что-то было

Я, наверно, смешон, когда, склонившись

Над колодцем, но не умея глубже

Заглянуть, — на поверхности блестящей

Сам себя созерцаю, словно образ

Божества, на лазурном фоне неба,

В обрамлении облаков и листьев.

Как-то раз, долго вглядываясь в воду,

Я заметил под отраженьем четким —

Сквозь него — что-то смутное, иное,

Что сверкнуло со дна мне — и пропало.

Влага влагу прозрачную смутила,

Капля сверху упала, и дрожащей

Рябью стерло и скрыло то, что было

В глубине. Что там, истина блеснула?

Или камешек белый? Что-то было.

Оттепель на холме

Неузнаваем снежный скат холма,

Когда мильоны серебристых змеек

Внезапно выскользнут из всех лазеек, —

Такая тут начнется кутерьма!

Нет, это выше моего ума —

Понять, как происходит это чудо;

Как будто солнце сдернуло с земли

Сопревший старый коврик — и оттуда

Сверкающие змейки поползли,

От света удирая врассыпную!

Но если б я решил переловить

Их мокрый выводок или схватить

За юркий хвостик ту или иную

И если б я полез напропалую

В их гущу, в суматоху ярких брызг —

Под дружный птичий гомон, смех и писк,

Клянусь, все это было бы впустую!

Для этого нужна луна. Точней,

Морозящие чары полнолунья.

Ведь если солнце — главный чародей,

То и луна, конечно же, колдунья.

(И, кстати, заклинательница змей!)

В седьмом --">