Семен Исаакович Кирсанов - Последний современник

таблицах,

а рупор тянется

   к окну

и шорохом

   теплится!

Тверже шаг держи колонна,

   в даль смотри,

слушай песню батальона,

   ать, два, три,

шаг второго батальо…

второго батальона

помни точно, брат, второго

   ать, два, три

Другая черная змея

шипит какой-то вальс.

Быть может, где нибудь моя

пластинка завалялась?

Хотя б обломок голоса!

На крайней этажерке

ищу, дрожу (от холода?)

нашел – «Kirsanofs Werke»

За горло ручки заводной!

(Одесса… Море… Детство…)

Тупа иголка! За одной

другую!

   Наконец то

звук заворочался в тюрьме,

и нет на мне лица –

   «Мери-наездница,

      у крыльца

   с лошади треснется

      цаца!»

Врешь, пластинка! Читал не так,

это чужая глотка.

Моя манера не понятa –

нужно легко и лётко.

Нужен звон, а не мертвый лоск,

который не уцелеет, –

чтобы после стихов жилось

выше и веселее.

Я докажу, то что сказал,

не дамся гнилью в растрату –

сегодня полон Колонный зал,

я выхожу на эстраду.

В Колонном зале

   тишь,

и даже мухи

   стихли.

Ни лиц, ни стульев,

   лишь

на полках спят

   пластинки.

Июнь. 1928

4

Врос

  в пятисотого века быт.

В ихнем кружусь бомонде.

Сплю под стеклом, ни дрязг, ни обид,

и даже одет по моде.

   Легко

     белье азбестовое,

   пенснэ

      из бемских звезд,

   как встарь

      стихи выплескивая,

   былые рифмы

         свез.

Ночь,

  как и прежде, чернеет, толпя

немеркнущие созвездия,

воздушный газетчик в оконный колпак

сбрасывает «Известия».

Чайную дозу шприцем вкрутив,

сглотнув

   витаминов таблетки,

я погружаю хрусталик

      в курсив

   статьи

      «О ПЯТИСОТЛЕТКЕ»

Цифры, что кадры Пате текут,

и тут же – нежно и плавно –

поэт воспевает Патетику

пятисотлетнего плана!

«План пелиан паан лааано

пла иово на!

Лейся нежней, чем нарзанная ванна,

вкусней витамина А.

Будет в первом квартале плана

Цвет небес улучшен,

40 процентов озона землянам

кинется а-лучем.

За радио углем кинемся вместе

на дальний Меркурбасс,

по новой дороге на Семизвездье

пойдут поезда, горбясь…»

Душу мою

   услаждает поэзия,

но с неба

   нежданный выблеск,

и снова газетчик

   швыряет лезвия:

«Экстренный,

   экстренный выпуск».

Хватаю газету!

   Скорее взглянуть

на черных букв зиянье:

ЮГОВОСТОЧНЫЙ ПЛАНЕТНЫЙ ПУТЬ

     ЗАНЯЛИ МАРСИЯНЕ.

«В ответ захватчикам мы зовем

немедленно подписаться

на тысячу триста III-ий заем

      индустриализации».

И небо века уже сопит

воздушной канонеркою,

и в арсенальных снарядах спит

внутриатомная энергия.

И верхом идут, и низом гудут,

шаги опуская веские,

как в двадцать девятом моем году, –

солдаты древние советские.

На шпалы дней столетья рельс

клади, под звездным реяньем!

Ты слышишь дальний крик, Уэлс,

даешь

  машину

     времени!

Знамен ракетный фейерверк

земля опять колеблет –

на пять минут

   в двадцатый век

      пусти меня,

         о, Герберт!

5

Какие, правда,

   ужасы –

земля – глуха,

   нема,

как солнечные

   часы,

ворочаются дома.

Куда иду?

   Кому нужны

шаги таких

   веков,

когда ни друга,

   ни жены,

ни пуховиков.

Дошел до пристани,

   Дымок

какой то мчится

   к пристани,

я разобрать дымка

   не мог,

хотя вперялся

   пристальней.

Почти вплотную

   луч дымка.

Не верю.

   Девс екс махина –

из дыма вылезла

   рука,

лицо, манишка,

   ах! Она –

Машина.

   Да!

    Какой визит!

Седок окликнул

   окриком:

– Алло, май дэр

   ват яр из ит.

И снял пылинку

   с смокинга.

Пошли вдвоем.

   Идем, поем,

почти друзья с британцем.

Ну, как

  твой серый Альбион?

– О вэлл!

   И ну брататься.

А я хитер:

   – За табачком

схожу,

  – пою мущине,

а сам за угол

   и --">