Семен Исаакович Кирсанов - Последний современник

Семен Исаакович Кирсанов Последний современник

Последний современник

Поэма

Итак, повернем истории карусель,

Как сказал Жан-Жак Руссель…

– Прстите, товарищ, не Руссель, а Руссо.

– Хорошо, повернем колесо.

Вольпин

1

Я свой корабль

   на север вёл,

на север…

   далеко…

Ворочался,

   как черный вол

на бойне,

   ледокол.

Крепился Цельсий

   худ и хмур,

и, сжавши ртуть

   в комок,

так низко пал,

   что Реомюр

его достать

   не мог!

На пуговицы и очки

ветвистый

   лег налет,

и я, остекленев почти,

как мамонт,

   лег на лед.

И чуял

  зыбкой льдины

      крен,

и тихо подмерзал,

друзьями брошенный Мальмгрен –

снежинками мерцал.

Я дрыхнул

   массу тысяч лет

в постели

   белых глыб,

и оставляла

   в небе след

дорога

   звезд и мглы.

Когда же

   я продрал глаза,

(не дождь!

   не лёд!

     не зной!) –

белел пятиугольный зал

   больничной белизной.

– Спасли…

   Не Красин ли?

      Но ах!

Но – грудь моя нага…

Сиделка – галка

   в головах,

и два врача

   в ногах…

– Ну, что же!

   Выспался часок!

Но этот дом –

   он чей?

Но голос

   тихий, как песок,

шуршащий шаг

   врачей?

Лежу,

  и явно без кальсон.

Опущен стыд

   ресниц….

Я бы

  подумал:

     – Это сон! –

когда-б я не проснись.

Вот календарь.

   И отворя

глаза,

  взглянул наверх:

Три пары букв

   календаря –

МАЙ.

   ПЯТИСОТЫЙ ВЕК.

– Вот это выспался!

   Сия

оказия чудна!

Что ж! Пятисотый век!

   И я

рукой ищу судна.

Но нет судна

   у этих дядь!

Невыносимо мне!

Они-ж не пьют

   и не едят,

у них желудков нет.

Я, озабоченный

   бельем,

ищу, хотя б забор!

И вижу:

   не забор –

      мильон,

мильард!

   бильардных лбов.

Я голый

   прячусь по углам,

и слышу

   крик врача,

без помощи

   катодных ламп

сильней громов

   крича:

  «Аано дао

       Амбио

  Эора паоадо,

  Теаро? ао! аио,

  Анабиои, ао!

  Каиоэо? Эоту

  Миэи аниою»

   А я стараюсь

      наготу

прикрыть

   хоть простынею.

Но два

  безротых молодца

берут меня

   на вынос,

зал щупает

   мои глаза

и руки,

   и невинность.

Глазеет

   пятисотый век

распущен

   и разнуздан.

Пустите!

   Я же человек!

Я только что

   проснулся!

А дальше

   улицей текла,

медлительно слаба

в одеждах

   тонкого стекла

спокойная толпа.

Их небледнеющие дни

в стекло

   погружены,

глаза-ж

   настолько холодны,

что словно

   не нужны.

Растительности

   никакой

в стране

   Стеклянных Дуг.

На площади

   под колпаком

стоит

  последний дуб,

и движимые рычагом

   Центрального Ума –

как солнечные часы,

   ворочаются дома!..

декабрь, 1927 г.

2

Я живу в пятисотом веке,

в веке, канувшем далеко…

В небе носятся человеки

без пропеллеров и поплавков.

От безмолвия охриплый,

я живу без моих друзей,

мне остались одни архивы…

библиoтека и музей.

В библиoтеке имени Ленина

небо и пол тишиной оклеены.

Много в хранилищах темных скрыто

палимпсестов и манускриптов.

Оком плафона глядит циклоп

белых и бледных дней…

Сколько воды и дней утекло,

сколько осталось на дне?

Много было боев и осад!

Горы сходили вниз…

Тысячу лет тому назад

был коммунизм…

Если бы жил и нес Иловайский

этих столетий налоги,

он потонул бы в супеси вязкой

хронологии:

ИСТОРИЯ МИРА

III-й том

Греция, Рим Египет.

«В Нильской долине, иссохшей потом,

(Гельмгольц. История Ibid)

жил, процветал и шел вперед

сильный и трудолюбивый народ,

как сообщает историк Миронов,

под властью фараонов.

Но в результате частых измен

(что подлежит проверке),

был низложен Тутанхамен

чернью в XX-ом веке.

А --">