Ирина Васильевна Каренина - Музыка отчаянья

родимого порога, под которым корни вьются,

От черёмуховых, белых, пенно-кипенных аллей,

И судьба меня катила, словно яблочко по блюдцу,

Приговаривая слепо: «Ты ли, что ли, всех милей?»

Русачок мой, дрожкий хвостик, барабанящая лапка,

Что тебе мои печали, неразумный ангел мой,

По тебе ли, Ванька, Сенька, эта выкроена шапка,

Или уж петляй, как заяц, перелесками домой…

Это Людвиг ван Бетховен пролетел в ночи совою,

Он скогтит тебя, прихватит жёстким клювом, как крючком,

Он свои расплещет крылья над бедовой головою,

Чтоб звенел сосновый ветер колокольным шепотком:

— Что тебе, моя добыча светлоглазая, живая,

Наиграть-наколыбелить под таёжный сладкий дым?

Потому и сердце ноет, будто ранка ножевая,

Будто финочкой блестящей поработали над ним.

* * *

Пулькой, шариком заледеневшим

Пробивает мне сердце весна,

Торопливая и недоспевшая,

Вся из морока, зелени, сна.

Как нас маяли в жгучих объятиях —

Да потом отпустили навек!

Шла, весна, бы ты к чёртовой матери —

Весь он в марте повытаял, снег.

Жарко теплятся наши светильники —

Нынче некому их погасить:

Кавалеры набросили пыльники,

О любви позабыли просить,

Проваландались, прокуролесили,

Оглоушили чарки до дна,

Разошлись городами и весями,

В грязных рюмочных пропили нас.

Позабыли нас с девками подлыми,

Дочудили до пьяных чертей.

Нас, единственных, светлых и подлинных,

Уступили, отдали не тем.

Кровь к щекам: будто в карты проиграна!..

Что, весна, не дрожи, не блажи!

Всё отобрано, выжжено, выбрано, —

Что в кармашек дружку положить?

Что зашить за подкладку атласную,

А, весна? Чем любовь отдарить?

Губы красные, злые, напрасные,

Что мне вами теперь говорить?

* * *

Ах, любовные речи источены до обмылка

И смешны, когда — возраст, давление, не судьба.

Да, мне нравился тот, который лысел с затылка,

             А теперь — который со лба.

Ах, по будням брести, в сотый раз не склоняя выи,

Королевой в изгнании, пешкой навеселе.

Да, мне были по вкусу рыжие, заводные,

             А теперь ищу посветлей.

В нас, пока не состаренных, бьётся живая сила:

Где изба занялась, где уводят в ночи коня…

Да, мне раньше хватало, когда я сама любила,

             А теперь хочу — чтоб меня.

* * *

Все чувства на замок и сердце — на цепь

(Так бритву подбирают по руке),

Как будто поднимаюсь я на насыпь,

Окатыши сжимая в кулаке,

Как будто бы я вдаль иду по шпалам,

По железнодорожному пути —

И жизни всей, наверно, будет мало,

Чтоб в одиночку по нему идти.

* * *

Плохо, плохо и страшно до тошноты,

И кому ты расскажешь про это «больно»?

Улыбайся, молчи, поливай цветы,

Только пальцы — стаккато — перед контрольной.

Биполярный, бульварный, какой уж есть,

И немного бессмертный — на краткий срок свой,

Не тебе, не благая, не жди, не весть,

Но в неровный столбец уместились строки,

Но в неровный полёт сорвалась душа,

И метаться ей — дурой, летучей мышью,

То горюя, то в глупостях мельтеша,

Доверяя обиды четверостишьям:

О, вершина робких твоих побед —

Золочёное кладбище антологий!

Значит, жизнь не кончена, не допет

Ни бравурный марш, ни романс жестокий.

* * *

Судьба — бульварщина, pulp fiction.

И смерть-красотка кажет фиксы,

И жизнь-уродка молча ждёт,

Сидит, как Золушка за печкой,

Рисует со стрелой сердечко,

             Кастрюли-сковородки трёт.

То фартук красными руками

Поправит, то, как в мелодраме,

Заезжий принц стучится к ней,

Слегка подвыпивший и старый,

Седой подросток, шут с гитарой,

             В полуслезах и в полусне.

Он обнимает, он бормочет,

Он навсегда остаться хочет;

Она с надеждою глядит

На свежую побелку в спальне,

И грезит о дороге дальней,

             И тихо плачет, и молчит.

* * *

Неприкосновенные запасы

Слов раздать за здорово --">