Ирина Васильевна Каренина - Мы ехали читинским, в прицепном

                                                       рот свой жалобный — не кричи;

Наложить на сердце своё печать, нежно в раны вложить — персты.

Гефсиманское бдение по ночам. Авва Отче, как хочешь Ты…

* * *

Ругаться с бабками Лукерьями и с дворничихой тётей Фро,

Рядиться к ночи в шляпу с перьями, чтоб выйти вынести ведро,

Идти задворками, помойками, смотреть на звёзды и грустить…

В домах скрипят дверьми и койками. И мчат за водкой во всю прыть

Подростки, пацанва дворовая, шалавы самых юных лет.

Проходишь мимо ты, суровая, как будто их тут вовсе нет,

А после пальцами распухшими картошку чистишь, варишь суп

И наизусть читаешь Пушкина, почти не разжимая губ.

* * *

Буду думать о тебе, о тебе, буду думать обо мне, обо мне.

Помнишь рыбину с железкой в губе, прикорнувшую на илистом дне?

Помнишь, как в её губу и зрачок прорастал стальной и острый крючок,

И как леска дрогнула, порвалась, будто наших снов привычная связь?

В мире нет теперь ни дна, ни основ, и волне моей не знать берегов,

Рыбакам тонуть и рыбу собой под водой моей кормить голубой.

По реке ли, по Оби, по Оке ходит рыба, завернула губу,

В ней крючок пророс, убрать не могу — буду думать о крючке, о крючке.

* * *

буки приходят ночью приносят буквы буквы как блохи скачут ложатся в строчки

ангел мой фиолетов кровоподтёчен кто ему сделал больно за всё ответит

я отвечаю верую дальше прочерк от In nomine Patris до Mamma mia

шествуют сумасшествуют буки

                        буквы приносят попробуй-ка не возьми их.

* * *

Этот сквер, безусловно, от слова «скверно», здесь жабрей прорастает из жабр планеты,

И мандраж — мандрагоры настой по венам, и короны корней оплетают эту

Позабытую землю, пустырь, разруху — где ещё мне искать утешенья, веры?

Только здесь, где так сумрачно, тихо, глухо, где полынь и пустырник не знают меры.

И в груди — безвоздушие Торричелли. И, разбиты, гниют в лебеде качели.

* * *

Развлекалочка осени, мокрая поступь весны,

Что-нибудь об Альенде, о Чили, о Кубе, Геваре…

Что-нибудь обо мне: может, книги, пластинки ли, сны, —

Что-нибудь, что ты выменять сможешь у баб на бульваре.

Кто меня не хранил, как булавку, копейку, листок!

Кто меня не листал, вырывая на память страницы!

Я — бумажный божок, знаю свой невысокий шесток.

Я — бумажный журавлик, нелепая, слабая птица.

Я — дурацкий посланец, я только твержу: «Миру — мир,

И готовься к войне, para bellum, и смажь парабеллум…

Землю — пахарям, небо — пилотам, лады, командир?

Звёзды — нам, стихотворцам, но это я так, между делом…»

* * *

Вокзальность бытия. Бельканто тепловоза. На сутки задремать. В отключку — телефон.

Паршивые стихи. Наверно, лучше прозой. «Не лги себе». Не лгу. Включите микрофон!

Я вам ещё прочту, я вам ещё посмею!.. «Не лги себе». Не лгу. Мне нечего прочесть.

По-старому — нельзя, а лучше — не умею. «Виновна, ваша честь». Согласна, ваша честь.

Мы валимся во тьму. Как дурни, мы похожи. Кому приспичит знать всех нас наперечёт?

Колеблемый светиль… нет, всё-таки треножник. И что-нибудь ещё. Да, что-нибудь ещё.

* * *

Стёклышко прячешь во рту, уголёк — верную русскую речь.

Мир сбережёт ли, склонится у ног, снимет ли голову с плеч,

А всё одно — бормочи, бормочи, и пишмашинка тук-тук…

Так — под расписку — от неба ключи брошены в лодочку рук:

На! Как дитя, до рассвета играй, пробуй замки, чуть дыша,

То открывай свой бессмысленный рай, то закрывай не спеша.

Минск

--">