Светлана Васильевна Кекова - Стихотворения

прозрачные руки,

с ожерельем на шее, с браслетом на левом запястье

воздух я целовала — и это считала за счастье.

А волна на волну набегала прозрачною кровью,

чтобы в шуме прибоя любовь рифмовалась с любовью.

3

В доме, брошенном мною, пелёнки над печкой сушились,

а в зелёной траве муравьи и жуки копошились,

и в саду за забором, под старой мичуринской сливой

с толстым томом подмышкой сидел мой отец молчаливый.

Как ребёнок большой, он рассматривал ложки и вилки

и гранёный стакан сквозь стекло от зелёной бутылки.

Мама резала хлеб (о, как сердце усталое сжалось!),

и сестрёнка моя за подол материнский держалась.

4

Я не знаю сама — фарисея прощает ли мытарь?

Блудный сын Святослава, ты, птиц убивающий Игорь,

или воин безвестный, умерший с улыбкою детской, —

русским золотом выстлано ложе реки половецкой.

Все богатства мои спят на дне окаянной Каялы,

чьи огромные волны бывают черны или алы.

А волна на волну набегала прозрачною кровью,

чтобы в шуме прибоя любовь рифмовалась с любовью.

Я пространство земли за холмами теряю из вида —

и выходит из вод не блудница, а дева Обида.

5

А отец мой, уснув на высокой кровати из тиса,

держит в правой руке, как жемчужину, зёрнышко риса,

чаша с синим вином на квадратной стоит табуретке,

а в пространстве ином над могилой качаются ветки.

Нужно ночью вставать, одеялом детишек укутать,

задремать и очнуться, окончательно всё перепутать,

колыбельную петь так, как листьями плещет осина,

на старинный мотив «возвращения блудного сына»…

* * *

Марине Вишневецкой

Есть дерево — спица и дерево — райская птица,

есть небо над ним — синее, чем озеро Рица,

и чувствую я у подножья горы Магдалены:

в земле европейской пульсируют русские вены.

В Европе прохладно и пусто. Ты знаешь, Марина,

в отечестве нашем внезапно созрела калина,

и кисти её — как пространства открытые раны…

А здесь на ветру раздеваются молча платаны.

Я помню, Марина, обложку неизданной книжки,

и в воздухе влажном — нездешний огонь фотовспышки,

и каплю дождя на блестящем стекле объектива,

и дивную горечь звучащего в сердце мотива.

Так что нам, скитальцам, покажется тише и проще —

молится Создателю в храме платановой рощи

иль видеть, как осень — худая цыганка в монистах —

рыдает и трогает кожу стволов шелковистых?

А время идёт, облака над Россией редеют,

а кисти калины так ярко, мучительно рдеют,

и мне, дорогая, то имя любимое снится,

то дерево — спица, то дерево — райская птица…

* * *

…и этот пёстрый день, пустой и многолюдный,

свой завершает круг. Готовит ужин скудный

измученная мать. Сочится тусклый свет

сквозь узкое окно. Мать затворяет ставни.

Узоры в небесах, сплетенья жил на камне

и в воздухе сухом дыханья лёгкий след —

всё остаётся там, в пространстве заоконном,

на страждущей земле и в небе беззаконном,

где славит Бога хор сияющих светил.

Ты стены и углы кропишь водой святою,

но ум отягощён житейской суетою,

а сердце говорит, что Бог тебя простил.

Где шепелявый дождь, где ветра звук гортанный,

где лёгкий стук в окно, таинственный и странный,

где за рекой, вдали, внезапный стук колёс?

Ты понимаешь вдруг в минуту озаренья:

нет в этой тишине ни музыки смиренья,

ни лепета любви, ни памяти, ни слёз.

И эта ночь пройдёт, пестра и многолика,

и от неё одна останется улика:

в подсвечнике простом сгоревшая свеча.

И будешь ты скрывать и прятать трепет тайный,

сжимать в одной руке простой билет трамвайный,

в другой — держать скелет железного ключа.

Всё, чем ты прежде жил, в огне перегорело,

помолодела смерть, а время постарело.

Кто может угадать, что ждёт нас впереди?

Пылающий закат нам даст ответ невольный —

и Пушкин в дом войдёт с цевницей семиствольной,

и Лермонтов с горячим пеплом на груди…

--">